Леонид Нетребо: Мидии не родят жемчуг

Мулатка закрыла книгу…

Николай проводил взглядом смуглую спину с прочным пунктиром глубокой позвоночной впадины — до пестрой пляжной арки, чертившей воображаемой плоскостью границу пляжа и городского парка, которая этой же прозрачной геометрией обозначила и рубеж досягаемости предмета потрясения. И покорно подчинился безотчетному: определив безопасную дистанцию, пошел вслед, прикинувшись беспечной долькой пестрого паркового потока.

Так получалось, что физики, коллеги по НИИ, где он решил начинать свою карьеру после окончания политехнического института, считали его «лириком» и «чудиком». За то, что всерьез увлекался живописью. За то, что не принимал близко к сердцу науку. За то, что при этом «лепил», по его собственному выражению, небольшие изобретения, не принимая руководство в «соавторы». За то, что делал, так же «лепя», диссертацию — особенно не напрягаясь, «между прочим», с внешний холодностью — в укор показной озабоченности коллег. А также — с демонстративной самостоятельностью, без использования чужих текстов, без участия с сабантуях в ресторане и на природе, которые были неотъемлемой частью жизни института и так же служили показателем покорности перед «Ее Величеством научной Иерархией». Пришло время, и карающий меч «Ее Величества», описав формальную траекторию, подрубил инородный нарост на холеном теле официальной науки: «лирическую» диссертацию и все, что было с ней связано в данном заведении. А именно — самого «лирика-чудика», несостоявшегося кандидата наук, подведя обидному «сокращению», навсегда лишив его «научного» фундамента в данной провинции и желания когда-нибудь впредь доказывать свою состоятельность и оригинальность фальшивыми «защитами» и «степенями»…

Вслед за этим — неожиданная удача: мелкий бизнес, насколько близко связанный с его предыдущей деятельностью в НИИ, настолько же далекий от науки, стал давать неплохие средства для существования и достаточно времени для любимого увлечения — живописи…

Отец — прочное звено инженерной династии — не одобрял его «художеств», считая увлечение сына родовой аномалией. Причем в этом мнении предок был настолько категоричен, как будто эта «аномалия» являлось невыигрышным показателем его состоятельности, как родителя, притом, что Николай все-таки добывал хлеб насущный инженерской практикой, а не продажей картин. Николай никогда не мог даже частично согласиться с отцовским отрицанием его любимого хобби, проявившегося, кстати, довольно поздно, в юношестве. Рассуждения отца в этом вопросе были лишены последовательности и ясности, что для него было не характерно: сплошные эмоции и недоговорки. Возможно, раздражение отца было следствием хронически не удававшихся брачных опытов сына: не было ни постоянных невесток, ни внуков… (Дочь, выйдя замуж за иностранца, уехала за границу, нарожала иноязычных детей — недоступных для деда территориально и духовно.) Николай определил для себя это брюзжание, эту «дамскую логику» наличием у отца некоторого женского начала, приобретенного после ранней смерти жены, матери Николая, когда приходилось жить родителем в двух ипостасях. Но, внутренне отмахиваясь, из сыновнего уважения он все же приводил практическую — как ему казалось, в угоду инженерному стержню отца мотивацию: его как автора признают (известность, связи), а картины — иногда даже покупают…

Хотя, конечно, о признании и известности — об этом можно было говорить с большой долей горькой иронии…

В одно время Николаю показалось, что он открыл новое направление в изобразительном искусстве. Нет, сказали ему нейтральные столичные эксперты, это всего лишь вариация на известную тему, попытка разработать собственный метод. После этого «нет», памятуя о том, что количество непременно переходит в качество, он зашел в поисках метода настолько глубоко, что его картины стали характеризовать как абсурдные. При этом, с легкой руки одного якобы перспективного местного «марателя», в телеинтервью на городском телевидении допустившим критический выпад в адрес Николая, пошла гулять сентенция: «Один провинциальный художник, наш с вами земляк… извините, забыл фамилию… Так вот, он, конечно, большой оригинал, но абсурд как художественное направление открыт задолго до… Извините, забыл в каком веке». Заключительный вердикт худсовета центральной картинной галереи (председатель — спившийся, но непререкаемый, ревнивый мэтр периферийного масштаба), где намечалась эксклюзивная выставка Николая с экспозицией картин десятилетнего периода работы, вместе с главным — «Отказать!» — бил уничтожительным (в формулировке мэтра): «Для того, чтобы создавать что-либо новое из обломков некогда существовавшего, необходимо знать происхождение материала, его физико-химическую структуру, геометрию обломков. Без знаний перечисленного, сиречь без уважения к классическим канонам, получается — груда, куча…»