Леонид Нетребо - Мидии не родят жемчуг

Первый раз он увидел такие свинцовые глаза, когда ему было семь лет. Он возвращался домой мимо сонного полуденного сквера, тихим задумчивым первоклассником Сережей, одетым в мешковатую форму, под гнетом тяжелого ранца, заставлявшего наклоняться по ходу медленного движения.

— Эй, — окликнул со скамейки взрослый парень, похожий на старшеклассника-переростка, — подойди сюда.

Сережа подошел.

— Курить будешь? — парень протянул пачку сигарет. Сережа увидел черную жирную татуировку в виде змеи, уползающей под рукав футболки. — Молодец, что не куришь, — ласково одобрил парень, — курить вредно. Тогда рассказывай, как учишься.

Сергей от чистого сердца рассказал о себе все: про школу, про папу с мамой, про бабушку. Парень смотрел на него ясными водянистыми глазами на загорелом лице, чуть склонив набок коротко стриженную голову. Эти глаза явились новостью для Сережи. Ничего подобного наблюдать еще не приходилось: парень молчал и почти не двигался, а глаза быстро менялись. Из равнодушных они становились вдруг как у мамы — ласковыми и нежными. Затем ни с того, ни с сего темнели, как у папы, когда он не в духе. Затем без всякого перехода наглели — как у уличного хулигана Васьки. А то вдруг будто переворачивались и делались озорными — словно у вокзальной цыганки, которая однажды гадала маме (позже дома обнаружилось, что пропал кошелек). И даже, используя бабушкину лексику, превращались в демонстративно-непорочные — это уже сходство с соседской собакой Шельмой, которая, говорят, ночью ворует кур, а днем, бегая по улице, честно виляет хвостом в адрес обитателей улицы (однажды Шельма, подкравшись сзади, укусила Сережу за щиколотку — просто так).

— А ты в какой школе учишься? — логично спросил Сережа, когда закончил рассказывать о себе.

Парень хохотнул:

— В особой. В спецшколе. Недавно восьмой класс кончил. Это далеко, не здесь. Хорошая такая, понял, школа. Там из таких, как ты, придурков людей делают…

Сережа опешил, внутри что-то оборвалось. (Как потом оказалось навсегда.)

— Ладно, Серый, хватит базарить, — лениво прервал, как будто сам себя, парень, отщелкивая очередной окурок. — Ты это… Много пятерок-то домой несешь?

Сережа закатил глаза, подсчитывая. Парень, смеясь, стал стягивать с него ранец:

— Слова к делу не пришьешь! Покажи.

Сережа подчинился, отдал ранец. Парень порылся в нем, вытащил японскую авторучку, подарок Сережиного папы, и сунул себе в карман:

— Поносить беру. У тебя деньги есть?

Сережа заворожено кивнул. Парень добродушно проговорил, как будто просто посоветовал:

— Так купи мне мороженного. Сдачу не забудь… Портфель пусть здесь полежит.

Через десять минут с мороженным было покончено. Все это время, пока парень ел, глядя куда-то вдаль, Сережа покорно стоял рядом, не смея сесть. Парень встал, потянулся, отряхнулся, скомандовал:

— Пойдем!..

В высоких парковых кустах, возле мусорных контейнеров, парень аккуратно вывернул все Сережины карманы, прощупал подкладки, выгреб всю мелочь. Поинтересовался с заботливым сожалением:

— Что же тебе папка часов не доверяет? Это плохо. — Посоветовал: Скажи папке: людям надо доверять. Иначе как же?…

Он вздохнул, скучающе повертел головой вокруг, спросил:

— Ну, что еще с тебя взять?

Сережа искренне пожал плечами.

— До трусов раздеть или по кумполу твоему умному, что ли, вон тем булыжником хрястнуть?… И в контейнер закинуть?… Будешь лежать, пока не завоняешь. — В голосе печаль и скука сменились праведным негодованием: — А что ты думаешь? Ведь неделями мусор не вывозят, безобразие, антисанитария! Куда исполком смотрит?

Сережа опять пожал плечами.

— Ладно, незнайка, — парень потрепал Сережу по головке, — шутка. Боишься?

Сережа, подняв глаза до уровня живота парня, кивнул.

— Правильно. Это главное. Запомни: испугаешь — пообедаешь. Короче: в понедельник придешь сюда, к нашей с тобой скамейке, принесешь червонец. Понял? То-то. За страх, брат, платить надо… А как ты думал? Ну, иди. Я еще посижу. — Парень закончил тихо, с задушевной меланхолией в водянистых глазах, в которых отразилось полуденное чистое небо: — И это… Про нашу с тобой дружбу — никому. Понял? Если что — поймаю, сам знаешь…

Это были последние слова, которые Сережа слышал от парня. Когда в понедельник он пришел с украденными у родителей деньгами к скамейке, нового друга с водянистыми глазами на ней не было. Сережа прождал до вечера и ушел.

До окончания одиннадцатого класса он пользовался другой школьной дорогой. Если иногда доводилось проходить мимо парка, старался не смотреть на скамейку, немую свидетельницу его позорного страха. Который спровоцировал или выявил — что, впрочем, одно и то же — его принципиальную готовность к низости. Низости — не только к себе, но даже по отношению к самым близким людям. Предел которой, в силу исчезновения причины, страх породившим, остался неизвестен. Ему казалось, что скамейка смеялась… Так продолжалось, пока парк не перепланировали и на месте скамейки не появилась волейбольная площадка.