Леонид Нетребо - Мидии не родят жемчуг

Вглядываясь в окрестности речки с не запомнившимся названием, подумал: чужие края, а так же все почти, как дома. Иногда прямо чудится: не сон ли все то, что происходит? Вот и сейчас, даже земля цветом и запахом — как в Узбекистане. Черноты, а значит плодородия, маловато, не то, что на Воронежских просторах… Эх, Господи, все перепуталось. Который год война. Ладно, — германцы, здесь все понятно, а сами-то чего?..

…Только Леонтий женился — дошла до их воронежского села (наполовину хохлы, наполовину кацапы) коллективизация. По улицам ходили счастливые активисты в чужих сапогах и кожухах: «Кто был никем, тот станет всем!» бывшая голытьба да пьянь «рассчитывалась» с зажиточными земляками-трудягами. Отца, сельского мельника, «раскулачили», но не выслали, — оставили работать на теперь уже колхозной мельнице. Мельница — считай завод, там одним «маузером» работу не обеспечишь, мозги да руки нужны. Большой дом, правда, отобрали в пользу одной малоимущей семьи, зато другой, поменьше, оставили, сыновья с семьями, да дочка малая, народу много, где-то жить нужно. Кстати, отобранный отчий дом со временем пришел в разоренье: дырявая крыша, поросший сорняком двор, некормленая скотина… В конце концов, его сжег вместе с собой новый пьяный хозяин, старый сельский «невдаха».

Отца предупредил сосед, из активистов: «Сергей, оставили тебя в покое до поры. Политика такая идет: ликвидация кулачества как класса. Ждем указаний. Тем более, за тобой грешок еще с продразверстки». Намекал на случай с губернским уполномоченным, которого Сергей, ветеран германского фронта, не желая отдавать хлеб нового урожая, буквально насадил на вилы: «Вот так нас учили немцев бить!..» Продразверстник остался в живых, его спас толстый казенный кожух да ремень с медной бляхой. Рядом шли бои — белые сменяли красных, следом заходили казаки… — и Сергеем никто в суматохе заниматься не стал. Красный обоз с отнятым у сельчан продовольствием ушел дальше, но случай запомнился. В соседних селах некоторых «раскулаченных», вместе с семьями, уже ссылали в Сибирь. Сергей, не желая подвергать близких опасности, расселил сыновьев по хатам на разных концах деревни, потихоньку продал дом, отбыл из села вместе с дочкой (жены на тот момент уже не было в живых). Уезжая, сыновьям сказал: «Найду волю, — дам знать. Авось пока вас не тронут».

Обратив всю землю в пользу колхоза, всем новоявленным колхозникам нарезали небольшие участки по окраинам под огороды. Актив уверял: насчет хлеба, картошки, овощей не беспокойтесь, что вырастим — то наше. На том колхозники и успокоились, высадив на личных огородах бахчу да огурцы.

Леонтий во дворе своей усадебки, рядом с хаткой стал строить добротный дом. Огород ему достался на окраине села, пнистый клин у перелеска. Выкорчевал сосновые корневища, распахал землю и посеял… пшеницу. «Глупый ты, Левко, — посмеивались земляки, — на одном хлебе следующий год жить собрался? А как же насчет солененьких огурчиков на закусь? У нас покупать будешь?»

Богатый выдался урожай. Колхозный хлеб загрузили на подводы и увезли. Остались колхозники с «гарбузами» да тыквой на всю зиму — живи, как хочешь. С огорода намолотил Леонтий два мешка муки, они и спасли молодую семью — он да жена — от настоящего лютого голода, который довелось пережить черноземной губернии в тот черногод. Таким и жил Леонтий всю свою жизнь: своим умом, не веря ни в посулы, ни в манну небесную, — сказалась отцовская «самостоятельская» жилка.

Отец искал волю на Урале, в Сибири, в Северном Казахстане. Нанимался в работники к людям в сельской местности: ремонтировал, строил — мастером был на все руки. Присматривался к обстановке, к природе, к людям. Оценив все вокруг, получал деньги за работу, быстро снимался с места, ехал дальше. Иногда посылал весточку детям: дескать, мы с вашей сестренкой живы, здоровы, чего и вам желаем. Наконец пришло от него обстоятельное письмо из-под Ташкента: так и так, устроился, колхоз добротный, люди такие же — русские да хохлы, никто никого не раскулачивает и не выселяет, построил дом, приезжайте, — семья должна быть вместе.

Слово отца — закон. Но сниматься с места боязно. Здесь как-никак все понятное. А что там в басурманских краях — неведомо.

Все решил тридцать третий год. Кое как перезимовали: колхоз, который год едва сводил концы с концами, отдавая по плану урожай государству; стало быть — полнейшее истощение, запасов никаких. В мае родился сын Василий. Засушливое лето. Опять маячила впереди несытная зима. И точно: принес Леонтий осенью зерно, выданное на трудодни, — мешок в нагрудном фартуке. Вышел на середину двора: «Цып-цып-цып!..» — наклевалась-наелась домашняя птица. Стало окончательно понятно, что это оказался не просто засушливый, а по-настоящему голодный год. Отряхнул фартук и сказал решительно: «Все, Ульяна, едемо до батьки!..»