Леонид Нетребо - Черный доктор

Айзик понимающе кивнул и добавил рассеянно: «И сестра…»

Воцарилось неловкое молчание. Я решил его нарушить:

— А скажите, что по телевизору показывают про то время — правда?

— Правда, сынок. Что про немецкие лагеря — правда. Верь, верь… Так и было. Хотя, вот один раз читал — на стекле, значит, битом заставляли танцевать. Дак что не видал, то не видал. Остальное — правда. Что про немецкие-то лагеря… Про наши-то молчок, а про те — правда.

— Наши, вы имеете ввиду какие, уголовные? — уточнил дотошный Снежков.

— Уголовные!.. — изменив голос, передразнивая, продребезжал мужик. Вырастешь — узнаешь, каки уголовные! А!.. — он махнул на Снежкова рукой и как-то отчаянно замолчал.

Я подумал, что сейчас опять самое подходящее перевести разговор на другой объект.

— Брат-то ваш как, который воевал, жив-здоров?

— Жив-здоров, — отозвался эхом. — В Свердловске живет. Квартиру недавно, как ветерану дали однокомнатную, когда зубы выпали. Сам-то я здесь остался… А чо, тепло. Никто не попрекает. Мне ничего не надо. — Он повернулся к нам сильно вдруг изменившийся лицом. Ноздри расширились, прямо вздулись, глаза сузились — две темные щелки. Я пытался поймать в них какой-нибудь сентиментальный блеск. Напрасно. Только звериная смелость готового на все человека. Он продолжил тихо:

— Я человек — понимаешь? Человек. Это главно. Никто меня не может заставить: где хочу, там работаю, где хочу, хожу, с кем хочу, с тем разговариваю. Ежели что — не дамся!.. Все, хватит!.. Человеком помру. Все остальное ерунда, понимаешь?

— Знаем, проходили — согласился Айзик, — «Человек — это звучит гордо!»

— Да-да!.. — мужик рассмеялся, хлопнул Айзика по плечу, превратившись опять в затрапезного забулдыжку, которого мы полчаса назад встретили возле магазина. — Тока вы проходили, а я — живу! Ладно, — он показал на пустые бутылки, — может по новой сходим, у меня еще на одну есть?

— Господа офицера!.. — Снежков встал, галантно поклонился (он преображался даже в легком хмелю): спина прямая, резкий кивок — подбородок к груди, пауза, бросок чубчика назад. — Смею вам заметить, что нам пора. В том смысле, что нам пора и честь знать.

— Дак вы еще, кроме олимпийцев, офицеры? — на этот раз мужик, казалось, засомневался: верить или нет.

— Да, — Айзик сразу же нашелся, — мы из ЦСКА.

— А, понял!.. — мужик обвел кампанию рукой, сказал напыщенно: Сборная Совармии на Карагандинском привале.

— В самоволке!.. — в тон ему воскликнул Айзик.

Я решил взять командование на себя. В полной уверенности, что, как подобное бывало ранее, друзья поддержат игру. Встал, прокашлялся.

— Господа офицеры!

Айзик стал рядом со Снежком. Поднялся и мужик.

— Товарищи лейтенанты! Слушай мою команду! На первый-второй рассчитайсь!

— Первый!

— Второй!

— Третий!.. — мужик, дурачась, выгнул грудь колесом.

— В шеренгу по двое становись!

Айзик и Снежок послушно выстроили жиденькую шеренгу.

— На вокзал! Обратной дорогой! Шаго-о-ом — марш!!!

Мы с мужиком пошли рядом, стараясь сохранять солидную походку, не отставая от марширующих.

Когда шагали мимо казаха с газетой, на лице которого при виде нас нарисовалось прежнее выражение — гневное удивление, плавающие за толстыми стеклами глаза, я несколько раз громко выкрикнул: «Левой, левой!..» Наш собутыльник гордо помахал казаху рукой — видно, они были знакомы.

Жаль, что нам не попалась девчонка в бикини с глазами инопланетянки…

Лица марширующих раскраснелись от алкоголя и быстрой ходьбы, но сил еще много. Мужик уже едва поспевает за нами, его подгоняет задор. Перед вокзалом меня как командира сменил Снежок.

…Наконец достигаем цветочных рядов. Снежок тоже ловит ногу на марш и громко подает команду: «Отделение!» — Раз! все трое вытягиваемся струнами, переходим на чеканный печатающий шаг. Ноги на подъеме прямые — почти параллельно земле. Руки по швам, с силой прижаты к телу. «Олимпийцы!.. Равнение на!.. — право!» — Раз! и лица торжественно обращены к цветочному ряду, чуть кверху. Цветочницы машут нам букетами, как чепчиками: «Счастливо!.. Успехов вам!»

«Советский Союз!..» — гордо кричит наш компаньон. Я оглядываюсь: он уже почти бежит за нами. То и дело смотрит на цветочниц и тычет пальцем в наши спины, таким образом обозначая свое непосредственное участие в компании, источнике всеобщего восторга.

Мужик, которого, оказалось, звали Иваном, провожал нас долго, до самого отправления поезда. Несколько часов. Поэтому он остался без копейки и все мы успели протрезветь и устать. Я заходил в вагон последним, когда он уже поплыл. Сказал Ивану, который еще некоторое время семенил рядом по перрону: