Розамунда Пилчер - Штормовой день

Подойдя, Морис встал между нами.

— А что именно вы с ней делаете? — спросила я.

— Поправляю шасси, пригоняю руль.

— А тормозные башмаки? — спросил Элиот.

— Можно было бы новые поставить, но я наладил старые, чтобы гарантию использовать… и мистер Кембек звонил из Бирмингема…

Они принялись говорить о делах, и я удалилась, несколько оглушенная ревом транзистора и несшейся оттуда мелодией рока, и, пройдя опять через демонстрационный зал, вышла во двор, где за рулем машины Элиота с достоинством и терпением восседал Руфус. Вдвоем с ним мы посидели в машине, пока Элиот не присоединился к нам.

— Простите за задержку, Ребекка, но пришлось заняться еще одной работой. Морис прекрасный механик, но сердится, когда его отвлекают телефонными звонками.

— А кто этот мистер Кембек? Очередной клиент?

— Не совсем так. Он отдыхал здесь прошлым летом. Владеет гостиницей и гаражом возле трассы М-6. Он собрал неплохую коллекцию старых машин. Хочет музей открыть, не все же яичницу с беконом жарить, знаете ли. Так он вроде не прочь, чтобы я стал там директором.

— Это значит, вам нужно переселиться в Бирмингем?

— Не слишком завлекательное предложение, не правда ли? Но так или иначе, оно поступило. А теперь пойдемте посмотрим мамин дом.

Мы отправились, пройдя немного дальше по улице, а потом свернув в какой-то переулок. За двойными белыми воротами начиналась тропинка, взбиравшаяся в гору и подводившая к дверям длинного и низкого белого здания, видимо, переделанного из двух старинных деревенских домов, каменных, с толстыми стенами. Вынув из кармана ключ, Элиот открыл дверь, и внутри нас охватил холод, но без сырости и затхлости. Убранство дома напоминало дорогую лондонскую квартиру — палевые толстые ковры гармонировали друг с другом и с палевыми же стенами и бледно-бежевой парчовой обивкой диванов. Кругом было множество зеркал, а с низких балок потолка свешивались шарообразные хрустальные люстры.

Все это было прелестно, именно так, как я себе представляла, и все это было как бы мимо — и кухня, как в рекламном проспекте, и столовая с ее полированным красным деревом, и второй этаж, где помещались четыре спальни, три ванны, уборная и комод для белья, гигантских размеров и пахнувший мылом.

Позади дома располагался маленький внутренний дворик, а за ним начинался сад, взбиравшийся по склону к живой изгороди. Я глядела на этот внутренний дворик и так и видела в нем Молли, принимающую гостей, рассаживающую их в прелестные кресла и разливающую мартини, привезенный на дорогой стеклянной тележке.

— Превосходный дом, — сказала я искренне, но в сердце, как проникла в него Боскарва, мне этот дом не проник. Возможно, потому, что он был чересчур превосходен.

Мы стояли в неуместно элегантной гостиной, глядя друг на друга. Наш день вдвоем, кажется, подходил к концу. Наверное, и Элиот это чувствовал и желал отсрочить этот конец, потому что сказал:

— Я могу поставить чайник и угостить вас чаем, только вот знаю, что молока в холодильнике нет.

— Думаю, нам надо возвращаться.

Меня вдруг охватила неодолимая зевота, и Элиот засмеялся. Он взял меня за плечи.

— Вам спать хочется!

— Свежего воздуха наглоталась, — ответила я. — И слишком много вина выпила.

Я слегка откинула назад голову, заглядывая ему в глаза. Лица наши были очень близко, и я почувствовала, как пальцы его сжали мои плечи. Больше он не смеялся, а в глубоко посаженных его глазах была нежность — явная и несомненная.

— Это был чудесный день… — сказала я, но продолжить не сумела, потому что он принялся целовать меня, и несколько минут я не способна была вымолвить ни слова.

Когда наконец он отступил от меня, я была так потрясена, что могла лишь слабо опираться на него; мне хотелось плакать, и я чувствовала себя дура дурой из-за того, что ситуация так быстро выходила из-под моего контроля. Щека моя прижималась к его куртке, его руки обнимали меня так крепко, что я слышала удары его сердца — громкие, как барабанная дробь.

И над головой моей раздавались его слова:

— Не надо возвращаться в Лондон. Не надо уезжать отсюда.

Подарки, привезенные мной из Фальмута, оказались, как выяснилось, настоящим Божьим благословением. Сделанные бездумно и, видимо, в порыве вдохновения, они стали именно тем, чем надо: темой для беседы, необходимой, чтобы сгладить произошедшее накануне и уничтожить неловкий осадок, оставшийся у всех после случившегося за ужином. Молли безмерно понравились фрезии — ей никак не удавалось вырастить такие в Боскарве, объяснила она, слишком холодно, сад здесь открыт всем ветрам. Она сделала мне комплимент по поводу моего исключительного мастерства аранжировки цветов и в конце концов поместила их на почетное место — на самую середину каминной полки в гостиной. Цветы тут же наполнили комнату романтическим благоуханием, а их кремово-лиловые и темно-розовые оттенки с совершенной естественностью привлекали взгляд к портрету Софии. Цветы словно дополняли тон румяной кожи девушки на портрете и подчеркивали нежное мерцание ее белого платья.