Розамунда Пилчер - Штормовой день

— После сегодняшнего вечера это проблематично.

— О Молли, я вовсе не хочу заполучить Боскарву, а Гренвил никогда и не оставит мне этот дом. Он сказал это в сердцах, может быть, просто как первое, что пришло ему в голову. Он сказал это не всерьез.

— Он обидел Элиота.

— Элиот поймет. Надо делать скидку на возраст.

— Я устала делать скидки для Гренвила, — сказала Молли, злобно щелкнув ножницами. — Он искорежил мою жизнь. Мог бы с Петтифером перебраться в Хай-Кросс, как мы и хотели. Дом там меньше и удобнее, и для всех так было бы лучше. А Боскарву еще давным-давно надо было переписать на Элиота. А так, когда все произойдет, ему придется платить зверские налоги. Элиот их в жизни не осилит! Крайне бессмысленно все вышло.

— По-моему, трудно ожидать особого смысла в действиях восьмидесятилетнего старика, к тому же, почти прожившего здесь всю свою жизнь.

Слова мои она пропустила мимо ушей.

— А что касается всей этой земли и фермы, то Элиот просто старается сделать как лучше, но Гренвил этого не видит. Он не проявляет к Элиоту ни малейшего интереса, никогда ни в чем не поощряет его. Даже свой гараж в Хай-Кроссе Элиот содержит целиком на собственные деньги. Поначалу он попросил деда помочь, но Гренвил заявил, что не собирается хоть каким-то боком лезть в торговлю подержанными автомобилями, и произошел скандал, после чего Элиот взял ссуду у кого-то другого и с того дня и шиллинга у старика не попросил. Тот мог бы ему за это спасибо сказать!

Она даже побледнела от гнева и обиды за Элиота. «Миниатюрная женщина, — подумала я, — а как тигрица кидается на защиту своего детеныша!», и я вспомнила, с каким пренебрежением говорила мама о том, как отвратительно баловала Молли маленького Элиота. Возможно, привычка эта оказалась стойкой и с годами въелась у обоих в плоть и кровь.

Чтобы отвлечь Молли, я рассказала ей о приглашении на следующий день, которое сделал мне Элиот.

— Он сказал, что на обратном пути покажет мне Хай-Кросс.

Но если Молли и отвлеклась, то ненадолго.

— Вам надо будет заглянуть внутрь, осмотреть дом. У Элиота есть ключ. Я почти каждую неделю туда езжу, проверяю, все ли в порядке, но мне так горько бывает каждый раз покидать мой милый маленький дом и возвращаться сюда, в эту угрюмую махину… — Она сухо усмехнулась, потешаясь над собой. — Не украшает меня, правда? Надо будет взять себя в руки. Но, признаться, я жду не дождусь, когда все это кончится!

Когда все это кончится. То есть когда Гренвил, наконец, умрет. Думать о смерти Гренвила было столь же неприятно, как и представлять Джосса в объятиях этой малосимпатичной Андреа или же, допуская, что он спер бюро и чиппендейловское кресло в придачу, воображать, как он грузит их в свой грузовичок с намерением продать первому же торговцу, который предложит ему хорошую цену.

«Что ты знаешь про этого Джосса? Да и все мы, что мы знаем о нем?»

Что касается меня, то я и знать не хочу. Я ворочалась в постели, то и дело взбивая подушки, и все ждала с некоторой безнадежностью, что засну.

Ночью шел дождь, но утро было ясным, небо — бледно-голубым, омытым дождем, все вокруг было мокрым и сияло на нежарком весеннем солнце. Я высунулась в окно и вдохнула влажную и благоуханную мшистую сырость. Море казалось гладким и синим, как отрез шелка. Чайки лениво парили над скалой, рыбачья лодка спешила выйти из гавани, направляясь к дальним местам лова, а кругом стояла такая тишина, что я расслышала издали даже гул лодочного мотора.

Настроение у меня поднялось. Вчерашний день позади, и сегодня будет лучше, чем вчера. Я рада была выбраться из этого дома, подальше от упреков Молли, от раздражающего присутствия Андреа. Я вымылась, оделась и спустилась вниз, где в столовой застала Элиота за яичницей с беконом, к счастью, вполне веселым.

Он поднял глаза от утренней газеты.

— А я думал, — сказал он, — не стоит ли мне пойти вас разбудить. Я боялся, уж не забыли ли вы.

— Нет, не забыла.

— Мы первыми спустились вниз. Если повезет, улизнем из дома раньше, чем появятся другие. — Он невесело усмехнулся, как раскаявшийся озорник школьник. — В такое лучезарное утро мне меньше всего хотелось бы выслушивать упреки.

— Это все я виновата, зачем-то завела речь об этом проклятом бюро! Я уж извинялась перед вашей мамой.

— Это все пройдет и забудется, — сказал Элиот. — Маленькие разногласия неизбежны.

Я налила себе кофе.

— Мне только жаль, что вы оказались в это втянуты.

Мы выехали сразу же после завтрака, и нас охватило чудесное чувство облегчения. Приятно было ехать в машине и с Руфусом, расположившимся на заднем сиденье, ехать куда глаза глядят, оставив позади этот дом. Машина с ревом взбиралась на холм. Боскарва исчезала из глаз, в лужах на дороге отражалось небо, а в воздухе пахло первоцветами. Когда, въехав на холм, мы миновали пустошь, пейзаж перед нами распахнулся шире, открывая вид и с холма вниз: вокруг были холмы, увенчанные древними надгробьями и каменными глыбами, воздвигнутыми в честь каких-то давних битв; в расщелинах ютились крохотные Богом забытые деревушки, бежали ручьи, а возле узких горбатых мостиков виднелись купы дубовых рощ и старых вязов.