Иван Шевцов - Любовь и ненависть

— Едва ли он думал об этом, — усомнился Струнов. — Скорей всего, случайное совпадение.

Хороша Москва в предвечерних лучах, вся объятая легким дымчатым маревом, тишиной и покоем. Она кажется огромной гаванью, укрывшей от непогоды несметные армады кораблей всевозможных видов и классов: от дредноутов, вздымающих в белесую хмарь острие золоченых мачт, до простых рыбацких лодок. А один самый большой дредноут торжественно и величаво стоял рядом, за нашей спиной, с привычным и горделивым названием МГУ. К гранитным ступеням его парадного входа живописно брошен нарядный ковер из живых цветов, муравы и фонтанов, обрамленный изваяниями великих ученых. Храм науки. Именно храм. Что-то священное излучает он, какой-то ореол мудрости и мужества, чести и чистоты, любви к человеку и человечеству. Он — заветная мечта юности и молодых ученых, надежда народа и руководителей. Таким мне всегда представляется этот храм с названием МГУ…

Должно быть что-то затевая, Струнов пригласил меня зайти к нему на работу. Завтра же.

Поскольку завтра вечером мы обещали быть у Шустова, то день получался относительно свободным. Не весь день, а какая-то часть его. С утра можно бы побывать с Ириной и Катюшей на ВДНХ. Я принял приглашение Струнова с небольшим условием:

— Желательно во второй половине дня. С утра мы с Ириной…

— Пожалуйста, когда угодно, — с готовностью перебил он. — Пропуск на тебя будет заказан.

В три часа я уже был на Петровке, в Московском уголовном розыске. Комната у Струнова небольшая, квадратная, с окном во двор. Два простых письменных стола, приставленных друг к другу вплотную. Второй обитатель комнаты, коллега Струнова, тоже оперуполномоченный, в это время был в командировке, и я расположился за его столом. Когда я вошел, Струнов заканчивал беседу с какой-то посетительницей, женщиной средних лет, одетой довольно прилично, хотя и скромно. На лице ее и вообще во всем облике лежала печать не просто озабоченности, а смятения и тревоги. Провожая ее до двери, Струнов сочувственно, но, как мне показалось, слишком официально и потому холодно говорил:

— Этим делом с самого начала занималась союзная прокуратура. Мы не касались.

— Но ведь это ужасно, — негромко произнесла женщина, прикрыв рукой опечаленные глаза. Голос ее дрожал. — У меня там сын учится, на третьем курсе… Куда смотрят партбюро, комсомол!

— А он у вас комсомолец? — вдруг поинтересовался Струнов.

— Сын?.. — Нет. Он, знаете ли, мальчик необщительный, несколько замкнутый…

Струнов понимающе кивнул и почтительно подал ей руку. Я не успел поинтересоваться, в чем там дело, — а дело, надо полагать, серьезное, коль им занималась непосредственно союзная прокуратура, — в это время на пороге появился молодой человек с открытым возбужденным лицом, узкогрудый и крутолобый, с детски доверчивыми глазами. По тому, как они поздоровались ("Здравствуй, Юра!" "Привет, Толя!"), я решил, что это друзья-сослуживцы, но, как потом выяснилось, Анатолий Гришин, кандидат физико-математических наук, работал в каком-то научно-исследовательском институте, а с Юрием Струновым они когда-то жили в одном деревянном доме. Потом дом их сломали, а жильцам предоставили квартиры в разных районах Москвы. Анатолий Гришин знал, что бывший его сосед работает в уголовном розыске, вот и решил обратиться к нему "по важному и неотложному делу". Предложив гостю сесть, Струнов осмотрел его внимательно, улыбнулся дружески и произнес:

— Бежит, бежит время. Давно ль ты с моим братишкой по двору консервные банки самодельной клюшкой гонял… Ну, так какое же важное и неотложное дело привело тебя к нам?

Гришин, выказывая некоторое стеснение, посмотрел на меня, затем перевел вопросительный взгляд на Струнова: дескать, можно при моряке?

— Пожалуйста, я слушаю. Это наш товарищ. — Кивок в мою сторону.

Очевидно, Струнов в данном случае нарушил профессиональную этику, так сказать, нормы конспирации. Но мне он доверял.

— Я по делу об убийстве Валентина Ковалева, — начал Гришин скороговоркой, с трудом преодолевая волнение и хрустя пальцами. — Валька работал в нашем институте, мы с ним дружили давно. Одновременно кандидатские диссертации защитили. И работали в общем-то над одной проблемой.

— О самоубийстве Валентина Ковалева… — мягко, походя поправил Струнов, продолжая внимательно смотреть на Гришина.

— Это еще вопрос — самоубийство или убийство, — загадочно ответил Гришин, делая жесты, которые не соответствовали смыслу его речи. Впрочем, тон, каким были произнесены эти слова, не оставлял сомнения, что сам Гришин склонен к последнему.