Иван Шевцов - Любовь и ненависть

Девушка за окошком, молоденькая, светловолосая, с веснушками на носу, быстро оформила телеграмму и, подавая квитанцию, посмотрела на меня такими понимающими глазами, что я не утерпел и сказал ей:

— Она приедет. Это дочь адмирала Пряхина.

И девушка подтвердила:

— Обязательно приедет.

"Она приедет, она приедет!.." — стучало сердце, и пьянящая горячая влага разливалась по всему телу, туманила мысли.

Завируха спала, погруженная в холодный полумрак. Светлячками мерцали редкие уличные фонари. Я шел Пряхинской улицей и думал о том, как здесь, в далекой, но ставшей мне родной Завирухе, сбежались наши тропинки, а может, и широкие пути-дороги, хоть и поздно, после долгих, мучительных и совсем ненужных блужданий. Душа моя, переполненная счастьем, пела, а в памяти друг за другом всплывали образы людей, мимо которых пробегали наши дороги: Марина, за которую я был искренне рад, и библиотекарша, смотревшая на меня сегодня с маленьким злорадством и тайной надеждой, Марат и Дубавин, вспоминать о которых не хотелось, и славные, чистые душой оленецкие друзья Ирины — Захар и Лида, Кузовкин и Новоселищев. И наконец, Игнат Сигеев. О последнем думалось почему-то больше всех. Было жаль его, человека цельного и красивого. Понял я, как трудно будет такому найти в жизни сердце, которое откликнется на его зов, и нелегко ему будет забыть Ирину, которую он любил.

ГОВОРИТ АНДРЕЙ

Я наивно думал: сядем в поезд — и все уладится, на душе установится покой и равновесие, мысли уложатся в порядок: старые, до боли гнетущие, останутся на перроне вокзала, брошенные мною навсегда, а на смену им придут новые и осветят мне дорогу в завтра. Но такое, оказывается, просто невозможно. Прошлого нельзя вырвать из сердца, зачеркнуть в памяти. Оно, как шрамы от глубоких ран, — навсегда.

Мы ехали ко мне на родину, к матери моей, на мою Брянщину. По пути решили остановиться на несколько дней в Москве. А потом… потом в Ленинград, к теще, где нас ждала отдельная квартира, где можно найти подходящую работу. Для начала хотя бы для Ирины. Она врач, с ее специальностью устроиться легко, особенно в большом городе. Я о своей будущей работе пока еще не думал. Я был растерян.

Ирина предложила ехать прямо в Ленинград, сначала определиться, а потом уж можно и в деревню наведаться. Я не соглашался.

— Если тебе не хочется ехать в деревню, езжай прямо в Ленинград. А мы с Катюшей навестим мою мать. Ты хочешь к бабушке Тоне? — спросил я Катюшу.

— Хочу. Только с тобой и с мамой.

— А к бабушке Поле хочешь? — спросила Ирина.

— Тоже хочу. Только вместе с вами.

— Ну тогда поедем к бабушке Поле, — сказала Ирина.

У бабушки Поли, в моей родной деревне, Катюша была всего один раз три года назад, совсем еще маленькая, двухлетняя, и теперь она не помнит ни бабушку, ни деревню, хотя все время говорит, как она будет там кормить цыпляток и собирать на грядках клубнику.

Катюша спит с Ириной на нижней полке. Уже далеко за полночь. Через три часа — Москва. А я не могу уснуть и уж, наверно, до самой столицы не сомкну глаз. Мне никак не удается избавиться от тягостных дум. Я не нахожу верного ответа на самый главный вопрос своей совести и сердца: как могло случиться, что я, посвятивший всю свою жизнь Военно-Морскому Флоту, командир дивизиона противолодочных кораблей, старший офицер, которому нет и сорока, который, можно сказать, в расцвете сил, уволен в запас?

В длинном коридоре купейного вагона в этот ночной час пусто. Поезд долго идет без остановок, и это не мешает мне думать. Я смотрю в черное окно и много курю. Раньше я не курил. Ирину это беспокоит:

— Очень вредно начинать курить в твоем возрасте.

Я молчу. Я знаю, что начал курить не всерьез. Это пройдет. Придет время — все утрясется. А сейчас — я думаю. Вернее, вспоминаю и анализирую. На флоте мне везло: служба моя на кораблях шла исправно, начальство меня ставило в пример. Как-то командир базы намекнул не без сожаления, что меня собираются перевести в штаб флота. Правда, со мной еще никто не говорил, но эта новость нисколько не обрадовала: я не хотел уходить на берег, пусть даже с повышением.

Однажды в наши края пожаловал заместитель министра. Не военный — гражданский. Событие не такое уж знаменательное. Министров в нашем государстве много, и у каждого есть замы, и они часто разъезжают по своим «епархиям». Этот зам особенно слыл непоседой. И разъезжать он любил в сопровождении своего зятя — редактора малоизвестного ведомственного журнала «Новости» Марата Инофатьева. Я знал о карьере Марата: на флоте об этом много судачили. Рассказывали со всеми подробностями о его женитьбе. И хотя все могло казаться анекдотом, злостным вымыслом, на флоте верили, что с ним это было именно так. Верили и мы с Ириной: мы-то лучше других знали Марата Инофатьева. Марат искал себе невесту в "высших сферах". Потерпев фиаско на военно-морской службе, он решил делать карьеру по гражданской линии. Он понимал, что к вершинам жизни его может вывести только жена — дочь не просто "власть имущего", а к тому же и «перспективного» родителя. Отец Жанны — так звали жену Марата — вполне отвечал этим требованиям. Марат искал себе невесту в летние месяцы на приморских пляжах. Но с Жанной познакомился на своей помолвке. Да, да, во время помолвки с Надей — юной дочерью генерал-полковника, который, по имеющимся у Марата сведениям, непременно станет обладателем маршальского жезла. Генеральская дочь имела неосторожность пригласить на свой торжественный праздник свою университетскую подругу — дочь замминистра. Святая наивность, она плохо знала жизнь и, очевидно, ничего не слышала о коварстве соперниц. И еще меньше знала своего жениха. И уж никак не могла предположить, чтобы рыжая некрасивая Жанна могла приглянуться такому видному мужчине, как Марат. Не жениху, а просто мужчине. Я никогда по видел этой девчонки, но, по рассказам людей осведомленных, она не отличалась ни красотой, ни умом, ни какими-либо другими талантами. Но она была дочь «перспективного» родителя, и это обстоятельство решило судьбу Марата и Нади. Их отношения дальше помолвки не пошли, свадьба расстроилась, а через полгода Марат стал мужем Жанны.