Хуан Бас - Скорпионы в собственном соку

Остаток произошедших там событий, вплоть до знаменательного открытия, я помню весьма смутно. Хотя странна не эта амнезия, а то, что я не умер той ночью.

Мы вместе со Сватьей пили ту же бурду, что пила она, – джин «Лариос» с лимонным «Касом», не знаю сколько: у меня озноб от одной мысли об этом – и нюхали то же, что нюхала она – кокаин, смешанный со спидом и синтетическим мескалином, – явно разбавленный побелкой со стены, учитывая глубину царапин, – который окружил все и всех двойным или тройным нимбом и благодаря которому шум – песни Мари Трини, единственную, кажется, музыку в этой самой настоящей адской кухне, – достигал моего слуха полосами, как бы потоками децибелов.

Самокрутка, свернутая из двух соединенных кусков папиросной бумаги, с нигерийской марихуаной и ливанским гашишем, которая свалила бы с ног Боба Марли, довершила клиническую картину.

Со своей стороны, Лон Чейни курил анашу с шестью ведьмами из «Макбета», которые освежались гадким теплым вином подвалов Делапьер из кувшина, – думаю, я тоже к нему приложился.

Я сохранил из этого крещендо множественной интоксикации только визуальные flashes [59]и несколько образов: как, собравшись пойти помочиться, я ошибся дверью и попал в незнакомое место, возможно, служившее складом или мертвецкой, погруженное в потемки, где наткнулся лицом на нечто, схожее с паутиной, и еще на что-то другое, мясистое, неизвестного происхождения – вероятно, этого добра там было много; как Лон Чейни в романтическом бреду пил мочу одной из гарпий; как Асти вытащил у своей приятельницы из декольте огромные груди и с наслаждением их сосал; действительно, соски были как рычаги древнего телевизора; как я наконец попал в уборную, но столкнулся там с двумя нимфами, занятыми половыми органами друг друга, – я не мог больше терпеть и помочился в разбитую раковину, утопив таракана; как еще одна гарпия, голая ниже пояса и волосатая, как медведь, танцевала – под ритм песен Мари Трини! – нечто среднее между балетом и канканом, и сделала grand écart, [60]который, как в классическом анекдоте, пригвоздил ее к плитам пола, не знавшим уборщицы; как Асти поднимает через голову Лона Чейни и бросает ее за барную стойку; как Мило с возбужденным членом обслуживает одна из свиней; как Асти раздевает толстуху, которая при этом разваливается по стойке, словно волшебная гора после взрыва динамита; как Лону Чейни – жизнь порой преподносит сюрпризы, – который под саваном прятал сиськи, как у собаки, но более чем приемлемый зад, лижет безволосую ягодку наименее уродливая ведьма, у которой в штанах тоже таился сюрприз, а потом он отымел ее в зад, прижав к стене; как возбужденный Асти с леопардовыми трусами на голове, которые походили на цельную шкуру этого животного, залез на толстуху и яростно драл ее не более чем свои канонические шестьдесят секунд, несмотря на величину содержавшегося в нем заряда…

И сочетание ярких чувственных и визуальных образов, подавшее мне великую идею.

Не знаю каким образом, но я в конце концов оказался лежащим на одной из засаленных кушеток, стоявших возле стен, в обществе одной из ведьм. Она разделась. Она была уродлива, но у нее были потрясающие груди, их худоба возбудила мое стенобитное орудие. Более того, будучи подругой Лона Чейни, она обладала задницей – достойной уважения задницей.

И тогда это случилось.

Покуда я сосал ей на славу сделанные соски, эта обезьяна сделала мне классический минет, один из самых лучших в моей жизни, до конца, именно что называется до конца.

Несмотря на то, насколько я был полон алкоголем и наркотиками, процесс эрекции чрезвычайно возбудил меня.

И непосредственно перед тем, как я излился, у меня случился приступ ясновидения: божественное откровение, предназначенное только для моих расширенных зрачков.

Лон Чейни опиралась на барную стойку, спиной ко мне и совсем рядом, – конура была длинная и узкая, словно крысиная задница, – я продолжал лежать на кушетке, примат работал надо мной, лежа сверху. Лон Чейни по-прежнему оставалась нагой; она целовала свою подружку Сватью, которая, как и раньше, пребывала на барной стойке, а Асти лежал на ней, оставив в ней свой член, и храпел со звучностью вулкана Кракатау во время извержения. Я обратил внимание на задницу Лона Чейни: она была идеальна! Красива и идеальна – два белых плотных полушария, которые немедленно напомнили мне о карте полушарий на развороте моего школьного атласа… И покачивающаяся задница примата перед моим лицом представилась мне церковным колоколом, чей звон в конце концов соединил в общий образ двухмерный глобус Земли и крайний бильбаизм, который представляет себе план города исключительно в планетарных масштабах: