Элис Хоффман - Речной король

Он говорил о преподавателе геометрии, воспитателе из «Дома Отто», которого никто особенно не любил.

— Наверное, нам надо было внимательнее относиться к Гасу. Нужно было разговаривать с ним.

Дак сделал знак бармену, заказывая по второй. Тренера охватило неприятное чувство, какое он испытывал иногда, выводя каноэ на середину реки ранним утром, еще до восхода солнца, в то время, когда птицы распевают так, будто весь этот мир принадлежит им. В этот час бывало так мирно, что Дак ощущал собственное одиночество, огромную черную поклажу, которую ему предстоит тащить вечно. Человеку, предоставленному себе самому посреди реки, могут прийти на ум мысли, которых он избегает, он может зайти так далеко, что начнет анализировать свою жизнь. Каждый раз, когда это происходило с Даком, он всегда разворачивался и греб обратно к берегу.

— А я с ним разговаривал!

Эрик невольно засмеялся, вспомнив, что во внеурочное время парень был таким же некоммуникабельным, каким и на семинаре по истории для первокурсников, хотя присутствовал ли Гас или отсутствовал на семинарах Эрика, зависело от того, с какой стороны посмотреть. Мальчишка не снимал солнечные очки, несколько раз ему хватало наглости так прибавить громкость своего плеера, что весь класс слышал, как грохочет в наушниках бас. Эрик мечтал о том времени, когда Гаса Пирса исключат, и сейчас ему было несколько стыдно за такие мечты.

Но больше всего Эрика волновало, что скажут на совете. Он опасался, что фиаско, которое он потерпел с Гасом Пирсом, оставит свою отметину. Факт оставался фактом: Эрик был старшим воспитателем, и мальчик, находившийся на его попечении, погиб. Вряд ли можно сказать, будто Эрик, да и, если уж на то пошло, кто-нибудь другой, проявил халатность. У всех первокурсников сейчас тяжелое время, разве не так? Они тоскуют по дому, перегружены заданиями и, разумеется, проходят обряд посвящения в жизнь коллектива, они остаются низшими в иерархии, пока не докажут, что чего-то достойны. Разве Эрик не об этом самом говорил мальчику? Разве не предлагал Гасу научиться брать на себя ответственность и привести свою жизнь в порядок?

— Кого мне действительно жаль, так это отца. — Дак Джонсон был мрачен, как никогда в жизни. — Мужик отправляет сына в школу и не успевает и глазом моргнуть, как парнишка совершает самоубийство.

Все говорили об этом именно так, и даже Дороти Джексон признавала, оглядываясь назад, что имелись тревожные признаки во время его пребывания в лазарете: депрессия, мигрени, отказ от пищи.

— Да и кто бы ему не посочувствовал? — согласился Эрик, частично ради того, чтобы утешить Дака.

Казалось весьма вероятным, что еще один стакан, и тренер зальется слезами. Эрик заказал по последней, хотя это и означало, что они с Даком опоздают к часу отбоя. Но могут же они, в конце концов, расслабиться. «Меловой дом» уже пережил одну трагедию, так ведь? Значит, по теории вероятностей этой ночью не случится ничего дурного, даже если их не будет.

Если бы Эрик с Даком предпочли этим вечером напиваться в гостинице, они, наверное, столкнулись бы с Карлин Линдер и им пришлось бы докладывать декану о том, что она нарушает режим. Но, к счастью для Карлин, они находились на другом конце города. Хаддан казался особенно тихим, когда она в самом начале десятого отправилась в гостиницу. Аптека и «Селена» были уже закрыты, движение почти затихло, только редкие машины проезжали мимо, фары прорезали тьму, а затем их свет угасал, удаляясь в черноту. Ветви дубов на Мейн-стрит колыхались на ветру, листья падали, затем собирались растрепанными кучами под заборами и припаркованными автомобилями. Уличные фонари, сделанные под старинные газовые, которые стояли здесь в былые времена, отбрасывали на улицу длинные тени, чередующиеся с полосами желтого света. Это была ночь из тех, когда одинокий путник невольно прибавляет шаг и добирается до места назначения несколько взбудораженный, даже если его или ее визит не был вызван страданием или чувством вины.

В фойе гостиницы было пусто, если не считать женщины за конторкой, которая была в настолько растрепанных чувствах, что, когда Карлин спросила, может ли она встретиться с одним из постояльцев, лишь молча указала на внутренний телефон. Карлин была в своем единственном приличном платье из негнущегося голубого сатина, которое мать купила ей на распродаже у «Люсиль». Платье плохо на ней сидело и было настолько летнее, что, даже если бы Карлин надела поверх пальто, а не легкий черный кардиган, украшенный маленькими жемчужными бусинками, который был на ней сейчас, она все равно дрожала бы от холода.