Соседи Славяна избегали, сталкиваясь в коридоре, старались проскользнуть по стеночке. Был в этом и стыд здоровых людей перед инвалидом, и брезгливость, и боязнь заразиться. Чем именно они могли заразиться, никто бы толком не сказал, но в этой неопределенности и прятался главный страх. Казалось, две-три фразы с опустившимся мужиком испачкают тебя самого и вирус безысходности проникнет в кровь воздушно-капельным путем.
Холодец вышел роскошным. Застывшая зеркальная гладь колыхалась от малейшего прикосновения, но кулинарный изыск был плотным и вязким, не растекался по тарелке и, приправленный горчицей, таял во рту.
– От нашего стола – вашему, – Мироненко радушно протянул тарелку Поклонскому.
– Вот это от души, дорогой, от души.
– Славяна надо угостить.
Поклонский поморщился:
– Он и так свое возьмет.
– Позови, позови, сосед все-таки…
– Ладно.
Подойдя к каморке инвалида, Поклонский остановился, прислушался, а затем интеллигентно постучал три раза:
– Славян, налетай на холодец. Закусишь приличным продуктом… Иди, иди, халя-а-а-ава…
Но в ответ полетел отборный мат вперемешку с мокротным кашлем. Поклонский заулыбался и, уже уходя, еще раз постучал в дверь.
На кухню Славян приковылял ночью, открыл холодильник и достал тарелку с холодцом. Гулко стучала ложка в тишине коммуналки. Впервые за день мужик поел досыта. То ли от голода, то ли с похмелья он не услышал угрюмых шаркающих шагов. Он бросил немытую тарелку в раковину и обернулся. Прямо на него из полутьмы коридора смотрела безумная старуха, и взгляд ее глубоко посаженных глаз был пустым и тяжелым.
– Не спишь, ведьма?
Старуха ничего не ответила, развернулась и скрылась в темноте коридора, продолжая нести свою бессмысленную вахту.
На шум вышел старший Мироненко, заспанный, в застиранных семейных трусах. Увидел Славяна, почесал пузо.
– Опять… Самому-то не стыдно? Подошел бы по-человечески, попросил… Разве я отказывал когда?
Славян, пойманный на месте преступления, расправил плечи, лицо его налилось дурной кровью.
– Вас просить – просилка отвалится.
– Ну конечно, конечно, – закивал Слава Мироненко, – лучше по-тихому, хер на соседей положить. Это по-нашему, по-русски.
– Ты, Мироненко, клюв свой закрой. Если я хер положу – ты его тяжести не выдержишь.
И, оперевшись на костыли, мужик корпусом отодвинул соседа и хромым аистом зашагал по коридору.
Мироненко жалел соседа, жалел и побаивался, как дворового пса. Груздев всю войну прослужил в полковой разведке. Даже у спившегося, даже у покалеченного и опустившегося на дно, руки его, пожелтевшие, узловатые, оставались руками солдата, убивавшего в рукопашной. Сам Мироненко был с первых месяцев войны эвакуирован в Челябинск вместе с семьей и заводом, где тогда работал. Бронь для себя он не выбивал, но и не отказался от нее. В тяжелые зимние дни сталинградских боев он работал по двадцать часов в сутки, спал у станка и трусом себя не считал. Значит, такая судьба ему выпала. Только, случайно оказавшись в компании воевавших, тушевался и неловко краснел, но и это списывал на алкоголь.
Коммунальный мир широк и узок одновременно: потроха наружу. В нем невозможно что-либо спрятать и очень легко спрятаться самому. В нем всегда есть своя иерархия, и установившийся один раз порядок становится традицией, вековечным обрядом.
С утра Поклонские первые занимали туалет и по совместительству ванную комнату. Впрочем, старшинством своим они не злоупотребляли, освобождая помещение настолько быстро, насколько это позволяли потребности организма. Следом в уборную бежали три сестры, Леся, Оксана и Наталка, потом старшие Мироненко. Поклонские завтракали у себя в комнате, Мироненко по обоюдному согласию досталась кухня. Советские люди собирались в школу и на работу, и только инвалид да безумная старуха не торопились являть себя миру.
Когда все уходили по своим делам и квартира пустела, Славян покидал каморку, ставил на плиту свой чайник и подолгу глядел в окно. Вода выкипала, чайник шипел и булькал, ходила взад-вперед по коридору безумная старуха. Мир скукоживался в одной точке, в маленьком шрамике над переносицей – след прошедшего вскользь десантного ножа. И этих размеров миру вполне хватало.
Завтракал Славян лениво, без аппетита, подрезая куски соседских продуктов в холодильнике. Впрочем, лишнего не брал. Так уж устоялось. Соседи прятали еду в комнате, зимой вывешивали из окна авоськи с мясом и колбасой, но в комнате продукты портились, с улицы их клевали птицы. Ругань мужик не воспринимал, слушал вполуха. Наконец махнули на все это рукой и оставили как есть, осознав, что ход вещей задан не ими и не им его нарушать. Пособие по инвалидности Славян пропивал быстро, какие-то продукты подкидывала дочь, худосочная и тихая девушка, но их хватало ненадолго. Дочь заходила раз в месяц, прибиралась в комнате, с соседями вела себя боязливо и даже пришибленно, как юродивая. С ней пробовали заговаривать Мироненко от широты своей малоросской души, но девушка тушевалась и бормотала под нос что-то невнятное. Бледные щеки ее чуть розовели. Если Славян в такой день был пьян, то он надсадно ругался, выхаркивая камень из груди:
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу