Евгений Богданов - Високосный год - Повести

Софья подумала, что вот сейчас он подойдет к ней, обнимет за плечи, начнет ластиться, поцелует в щеку, потом в губы. А после походит по избе и скажет привычно, будто дома: «Отдохнуть бы… Полежать чуток».

Так оно и вышло. Трофим подошел, положил теплые тяжелые ладони ей на плечи, осторожно отвел в сторону прядку волос от ее виска и склонился, чтобы поцеловать. Она зябко повела плечами и отстранилась.

— Ты чего? — недоуменно спросил он.

— Теперь иди домой. Мне рано утром на ферму. Надо хорошенько выспаться.

— Почто так? — обиделся он. — Зачем гонишь? Или разлюбила?

— Не знаю, — вздохнула Софья. — Сейчас тебе лучше уйти. Прошу тебя…

— Да что случилось? — он повысил голос. — Чего кобенишься-то? Цену себе набиваешь? Ведь не впервой мы…

Софья молчала, вцепившись тонкими смуглыми пальцами в спинку стула.

— Настроения нет? — продолжал он. — Бывает. С любым бывает человеком. Я ведь понимаю. Ты лучше скажи, как поднять настроение-то? О чем думаешь? Что у тебя за кручина?

— Ни о чем. А ты иди. Пожалуйста…

— Ну, это уж мне и вовсе непонятно, — проворчал он. — Брось, Сонечка! — Он попытался обнять ее, но она не далась.

— Сколько тебе говорить: оставь меня!

Трофим раздосадованно вздохнул. От его внимательных и темных глаз повеяло холодком. Он взял кепку и, осердясь, бросил от порога:

— Больше не приду, раз так…

— Дело твое, — равнодушно отозвалась Софья.

Трофим широко распахнул дверь и хотел хлопнуть ею, сорвать зло, но сдержался, притворил тихонько.

Когда он шел по мосткам к калитке, походка у него была неуверенной. Софья резко закрыла створки окна, заперла дверь, разделась и легла на кровать, уткнувшись горячим лицом в прохладную подушку. Теперь она дала волю слезам, которые у нее копились весь вечер.

Прежний директор Сарафанов проводил планерки всегда утром. Лисицын изменил этот порядок. «С утра надо работать, а не заседать», — сказал он своим подчиненным и перенес совещания на вечер, когда было видно, кто и как потрудился за день, какие обнаружились неувязки, и выяснялось, с чего следовало начинать завтрашний день. Утром он заходил в контору, отдавал необходимые распоряжения, принимал посетителей, затем садился в машину и ехал на фермы или в полеводческие бригады с заранее намеченной целью. Около четырех часов дня он опять сидел за письменным столом. Все знали этот распорядок и приноровились к нему.

Подчиненным трудно было обмануть Степана Артемьевича неточной информацией, выговорить для себя какую-нибудь отсрочку в неотложном деле, ссылаясь на разного рода причины. Лисицын не любил отсрочек и не давал поблажек. Сначала это кое-кому не нравилось, потом привыкли.

Вчерашняя встреча на чикинской скамейке с Софьей Прихожаевой оставила у Лисицына неприятный осадок, и он решил заглянуть на ферму, где она работала.

В десять утра Степан Артемьевич вышел из конторы и сел в газик, который ждал его у крылечка.

Шофер Сергей был чисто выбрит, его румяное, в меру веснушчатое лицо дышало здоровьем, из-под кепки вихрился рыжеватый чубчик.

— Куда едем? — спросил он.

— На отгонное пастбище, — ответил Лисицын.

Машина рванулась с места, подняв облачко пыли. Шофер, глянув в открытое оконце на небо, сказал:

— Опять тучи сухие…

— Сухие?

— Ну, бесплодные. Дождей-то уж давно нет. Трава растет плохо.

— Плохо, — согласился Лисицын.

Он подумал опять о Прихожаевой: «Вчера она была груба. Неужели она и в самом деле такая? Если грубость — черта характера, то как она влияет на товарищей по работе?..»

Директорский газик Сергей водил уверенно, быстро, без лихачества. Когда в поездке по совхозным владениям они попадали на болотистую лесную дорогу и Лисицын опасался увязнуть, Сергей успокаивал его:

— Ничего, вывернемся!

Это — его любимое словечко.

Дождя не было, солнца — тоже. Облачная карусель по-прежнему медленно поворачивалась в небе. Но вот в разрыв облаков вырвался веселый, необычно яркий солнечный луч, и Сергей удивленно воскликнул:

— Смотрите-ка, откуда оно вывернулось! И надолго ли?

Солнце «вывернулось» на несколько минут и опять спряталось, будто рассердилось на Сергея за его пренебрежительный тон.

Газик мчался берегом Лаймы по следам коровьих и конских копыт, по размятым торфянистым кочкам. Сергей энергично работал баранкой. Степан Артемьевич покрепче ухватился за скобу перед сиденьем: трясло неимоверно. Машина наконец вырвалась из-за кустов на обширную поляну. Сергей сбросил скорость и вскоре заглушил мотор неподалеку от загородки с электродоильной установкой. Близко подъезжать не хотел, чтобы не побеспокоить коров, которые стояли в стайках из жердей с присосавшимися к вымени стаканами электродоильных аппаратов. Доярки в халатах и аккуратно повязанных белых косынках неторопливо занимались своими делами. В воздухе пахло парным молоком и луговым разнотравьем. Над стадом вились овода, но гнуса не было — отгонял ветер.