Тим Паркс - Призрак Мими

Паола, само собой, никогда не скупилась на подобные тряпки.

Потом вспомнилось, как он собирал ее вещи в пансионе в Риме, по дороге за деньгами, как хотел улучить когда-нибудь момент и примерить их на себя, ну хоть трусики и лифчик, чтобы полней ощутить разницу между собой и Мими, между мужчиной и женщиной, попробовать почувствовать себя девушкой с тяжелыми грудями и ложбинкой меж ног…

Но нельзя отвлекаться на воспоминания, как бы приятны они ни были. Моррис снова пошарил в корзине. А вот и медальон: небольшая золотая вещица на порванной цепочке. Отлично! Он поколдовал с замком, затем шумно выдохнул воздух. Паола не сказала, что вместе с ключом внутри лежала фотография Массимины, еще совсем девочки, втиснутая в слишком тесную рамку. «Мими!» Господи, это никогда не кончится! Гнать такие мысли! Моррис поежился, схватил ключ, потом трусы и сунул обе вещицы в карман.

Но ощущение ее присутствия уже захватило его целиком. Он почувствовал запах любимых духов Мими. Нет, невозможно! Чувства обострились до предела, слившись в необычную смесь бдительности и замешательства. Аромат наполнял комнату. Тело Морриса напряглось, он не смог удержать дрожь.

Затем ее голос произнес: «Морри-ис?»

Он закрыл глаза. Ноги чуть не подкосились, когда он вскакивал, готовый обнять Мими, в каком бы виде она ни явилась сюда. Это совершенно неважно. Он всегда знал, что когда-нибудь наступит момент, и они увидятся снова, взглянут друг другу в глаза, познают друг друга на новом, высшем уровне. Медленно обернувшись, он увидел Антонеллу, стоящую за его спиной с удивленным лицом.

Как, черт возьми, она вошла, когда дверь была на цепочке?

На миг он почувствовал себя кроликом, пойманным учом фар на ночной дороге, оцепеневшим от страха… и смертельно разочарованным.

– Морри-ис, – повторила невестка. Траур, как ни странно, придавал ей необычную элегантность и свежесть. Моррис слегка пришел в себя.

– Э-э… Паола позвонила мне уже в машину. И вот я приехал отдать долг памяти. Сиделка наверху. Да, и она просила достать этот ключ. Она, э-э… подумала, что стоит открыть сейф на случай, если там бумаги, с которыми надо разобраться в первую очередь.

Говоря это, Моррис чувствовал себя полным ничтожеством. Он-то собирался вести красивую, изысканную жизнь. Не говоря уже о неудобстве, которое причинял пот, стекавший по пояснице между ягодиц. И неужто духи те самые, которыми пользовалась Мими? «Баруффа» – сладкая и резкая дешевка в аляповатой красной коробочке. Паола предпочитала «Живанши».

Антонелла стояла в двух метрах от него. Вокруг рта у нее собрались морщинки, как у матери, показывающей неразумному дитяти, что она больше расстроена, нежели рассержена его капризами.

– Мы, значит… – мямлил Моррис. Как же она проникла в дом? Через садовую калитку и заднюю дверь? Так нечестно!

Неожиданно Антонелла шагнула вперед, раскинув руки, упала к нему на грудь и разрыдалась. Она дрожала и всхлипывала; Моррис подумал, что впервые ощущает так близко тело третьей, старшей из сестер.

– Ужас, ужас! Такое несчастье… Mamma, povera, povera Mamma, мне будет так одиноко без нее…

Он держал Антонеллу в объятиях; самообладание постепенно возвращалось. А ведь и правда «Баруффа»! Хотя Бобо запросто мог бы покупать жене по литру «Шанели» каждый день, будь у него капелька вкуса. Моррис вдруг проникся нежностью к этой женщине за ее печаль, такую искреннюю. Он гладил невестку по плечу и мягко уговаривал, что, быть может, все к лучшему. Ведь Mamma так мучилась в последний год.

Но Антонелла лишь расплакалась еще сильней. Моррис понял, что сейчас не удастся улизнуть в соседнюю комнату и обыскать письменный стол. Однако уже то хорошо, что он здесь, на случай, если кто-нибудь еще попытается туда залезть.

– Я помню, как потерял свою маму, – сказал он Антонелле, уткнувшейся носом ему в шею. И довольно опрометчиво добавил: – Я тогда ужасно разозлился на весь мир.

Антонелла потихоньку успокаивалась. Она отодвинулась от Морриса, нашаривая носовой платок у себя в рукаве.

– Почему?

Моррис понимал, что никаких объяснений Антонелла, конечно, не ждет – для нее это был скорее способ перейти от слез к тихой печали. Но чтобы хоть отчасти вернуть самоуважение, потерянное, когда его застукали за поиском ключей от сейфа над неостывшим телом главы рода, искренне ответил:

– Потому что мне казалось, нечестно отнимать у меня человека, который был мне дороже всех и воспитал во мне все самое лучшее. – И прибавил еще более неосторожно, дрогнувшим голосом: – Так же было, когда умерла Массимина.