Ирина Волчок - Журавль в небе

— Привет, — осторожно поздоровался Евгений, подсаживаясь к ней за столик. — Ты что это домой обедать не идешь?

— Некогда, — неприветливо ответила она. У нее не было к нему той горячей ненависти, которая чуть не задушила ее у Анны в больнице, но и забыть она не забыла. Что ж поделаешь, незабывчивая она от рождения.

— Мои на даче, себе не готовлю, лень и некогда. Работы много, не успеваю.

— А я слышал, что успеваешь, — льстиво сказал Евгений. Никогда она от него такой интонации не слышала. — Говорят, ты так развернулась… Такие масштабы… И еще эта благотворительная акция! По телевизору показывали.

— Врут, — отрезала Тамара. — Какой из меня благотворитель? У меня один закон — чистоган.

Она не хотела, чтобы он о чем-нибудь ее просил.

Евгений молчал, внимательно смотрел, как она стремительно метет невыразительные столовские вареники, вдруг пробормотал завистливо:

— Ты всегда ела, как будто ничего вкуснее нет… А я вот в этих забегаловках не могу.

Тамара отодвинула пустые тарелки, уже поднимаясь, допила сок, взяла сумку:

— Мне пора, извини. — Не удержалась и добавила: — Обедай дома, раз здесь не можешь.

— Как же, дома пообедаешь! — Он тоже поднялся, пошел за ней. — Дождешься от моей обеда, как же… Она тарелку манной каши мне не сварит, не то, что обед. Совершенно чужой человек. Даже домой идти не хочется. По сути, нет у меня настоящего дома.

Тамара торопливо шагала на работу, поглядывала на часы, слушала вполуха и равнодушно думала: «Я же тебе сделала новую двухкомнатную квартиру улучшенной планировки, в престижном районе. Вот и создавал бы в ней свой настоящий дом». Но вслух ничего не сказала. Какое ей дело? Никакого. Чужой.

Они уже подошли к ее фирме, а Евгений все говорил что-то о своем одиночестве, о жене, которой на него плевать, и о том, что в старости он от нее тарелки манной каши не дождется. Эта манная каша ее доконала. Она остановилась у входа в «Твой дом», подняла голову и, глядя в его синие глаза, проникновенно сказала:

— Евгений Павлович, не тоскуй, мы тебе пропасть не дадим. В случае чего приходи к нам, мы тебе ведро манной каши наварим, ешь — не хочу!

Она ожидала, что он повернется и уйдет, но вдруг с изумлением увидела, как засияли его глаза, как под усами возникла широкая улыбка, растроганная и благодарная.

— Спасибо, малыш, — тихо сказал он чуть ли не со слезами. — Спасибо.

— Ладно, пока, — сказала она, торопливо отворачиваясь. Ей было безумно неловко. — Мне действительно очень некогда.

Эта неловкость до самого вечера не давала ей жить нормально, не давала сосредоточиться на работе или спокойно отдохнуть с закрытыми глазами пяток минут. Ей было страшно стыдно за свою выходку, но еще больше — за его реакцию. Что с ним случилось? Взрослый человек, ответственный работник, всю жизнь, казалось, был таким самостоятельным… А тут — нате вам: жена о нем не заботится, манной кашей не кормит. Вот интересно, а он о жене заботится? Ладно, пусть не о ней, пусть о самом себе. Что бы ему самому себе манной каши не сварить?

Да что же она так распсиховалась-то? Какое ей-то дело до него, до его жены и до его манной каши? Никакого. Просто… противно. Вот как оно кончается.

Тамара быстренько собрала бумаги, закрыла их в сейфе — все равно поработать не получится — и пошла домой. Это даже хорошо, что сегодня она придет домой пораньше. Еще и семьи нет, она успеет и телевизор посмотреть, и в ванне полежать, и надо же, в конце концов, приготовить нормальный ужин. Хотя бы манной каши сварить, что ли. А то уже вторую неделю в квартире ничего съедобного, и даже не пахнет ничем съедобным. Только кремом для обуви.

А вот на этот раз в квартире очень даже пахло съедобным, причем чем-то вкусным, и запахов было много, и запахи были разные. Из кухни выглянул Николай, сказал обрадованно:

— Пришла? Вот молодец, как раз вовремя успела. И я молодец, все приготовить успел. Иди скорей, садись, голодная небось. Как ты тут питаешься? Я в холодильник глянул — чуть не прослезился. Даже яйца кончились. Даже пельменей нет. Кусок сыру какой-то скукоженный. Я два часа по базару ходил, думал, не успею приготовить ничего толкового. Успел. Иди кушать, а то на тебя смотреть больно. Ты тут все время так живешь, да?

— Ну… по-разному. — Тамара пристроилась к столу, потянула носом, блаженно зажмурилась. Оказывается, она голодная как волк. Как волк, который голодает вторую неделю. — Курочку пожарил, да? С травками, да? Мне вот этот кусочек… И рису побольше… И подливочки… Не, не надо салат, не режь, давай помидор, я его живьем съем. А ты чего приехал-то?