Ирина Волчок - Журавль в небе

Несмотря на усталость, на недосып, на ноющий желудок, резь в глазах и боль в ногах, жила она в каком-то праздничном состоянии. Как будто праздник уже наступил, но не проходит, и не пройдет, потому что скоро начнется новый праздник, и он тоже не пройдет…

Новый праздник на даче был даже лучше, чем неделю назад. Дом был уже обжитой, уютный, душистый, никакого особого порядка, никакой стерильной чистоты, хоть этим занимались уже две пары рук: на помощь ленивой Верке самоотверженно бросилась мама Оксанки Людмила Ивановна. Только приехав, Тамара застала их за выяснением отношений.

— Но мне же плотют! — втолковывала Верка Людмиле Ивановне. — Я сама! Отдыхайте себе!

— Как это? — терялась Людмила Ивановна. — Как это отдыхать? Окна помыть — что ж мне, трудно, что ли?

— Но мне же плотют! — твердила Верка, расстроенная бестолковостью собеседницы.

— Брэк, — развела их Тамара с ходу. — Вера, вам все равно будут платить, кто бы ни мыл окна. И вообще, пусть Людмила Ивановна делает что хочет. Может, она так развлекается. Людмила Ивановна! Вы что, обожаете мыть окна? Нет, я не против, если это ваше хобби. А какое у вас хобби? Да что вы говорите! Да не может быть! А вы не согласились бы и мне что-нибудь связать? Да хоть вот такую маечку, и чтобы вот здесь ажур, а здесь пуговички… Черненькую. Или беленькую. Или бежевенькую, я согласна. За отпуск успеете? Боже мой, какое счастье! Ну, тогда уж две свяжите. Или три. Да плюньте вы на хозяйство, мне маечки в сто раз важнее.

Анна тихо улыбалась, поглядывая на мать, Наташка, высунувшись в окно, откровенно хихикала, Николай смотрел радостно и почему-то ожидающе, Оксанка вынырнула из зарослей у дома, поздоровалась и опять нырнула в те же заросли. Олег туманным взором смотрел на окна кабинета на втором этаже — наверное, уже мечтал врасти в компьютер. Людмила Ивановна, опасливо косясь на Верку, вполголоса спросила:

— Чайку свежего заварить? Или приготовить чего? Я быстро.

— Мне плотют! — угрожающе напомнила Верка и потопала к дому — чай заваривать, зарплату отрабатывать.

— А мне делать-то что? — растерянно спросила Людмила Ивановна, глядя ей вслед.

— А маечку вязать, — вкрадчиво подсказала Тамара.

— Да вязать — это не дело. А делать-то что?

Тамара захохотала. Не над Людмилой Ивановной, которая просто не понимала, как это — ничего не делать, а просто так, от радости, от праздничного состояния, которое не покидало ее. Все свои были на месте, всем было хорошо, и этой замученной жизнью Людмиле Ивановне будет хорошо, ничего, мы ее научим бездельничать, капризничать, придираться к домработнице и вообще… Нет, эта не научится. Ну и ладно, ну и не надо, уж отдохнуть как следует мы ее все равно заставим.

Два дня она пыталась заставить Людмилу Ивановну отдохнуть как следует, но у нее ничего не получалось до тех пор, пока она не догадалась пригрозить, что будет платить за любую работу. За мытье окон, глажку белья, чистку сковороды и заваривание чая. По прейскуранту. Торг тут неуместен. А Наташку надсмотрщиком-учетчиком, поскольку та все равно ни к какой созидательной работе не способна.

— За хорошие деньги я даже на такую тяжелую работу согласна, — заявила Наташка со вздохом и тут же наябедничала: — Ма, а тетя Люда все ковры щеткой вычистила. На коленочках ползала. И наверху тоже.

— Ого, — ужаснулась Тамара. — Ручная работа. Самые высокие расценки. Ты, Натка, записывай, записывай, выполняй свои служебные обязанности.

Наташка поклялась записывать все, даже если тетя Люда вздумает хоть крошки со стола стряхнуть, а Людмила Ивановна смутилась до слез и с испугу пообещала больше палец о палец не ударить. Тамара чувствовала себя полководцем, у которого все по стойке «смирно» и шагом марш. Нет, даже лучше: она чувствовала себя волшебницей, которая может подарить хрустальные башмачки. И даже еще лучше: она чувствовала себя собственницей большой семьи. Не хозяйкой, не главой семьи, а именно собственницей. Она понимала, что это в какой-то степени игра, она сама это выдумала… Но ведь если выдумала, значит, именно этого ей хочется? Да, именно этого ей всегда хотелось. Быть самым главным человеком для всех своих. И чтобы своих было много. И чтобы не по долгу службы они признавали ее главной, а потому, что она главная, — и все. Тогда она не чувствует одиночества.

Она вернулась домой и опять принялась с утра до вечера пропадать на работе — лето, что поделаешь, самая горячая пора: строительство, ремонты, наплыв иногородних заказчиков и покупателей… И опять вместо обеда бутерброд или, в лучшем случае, соседняя кафешка. Вот в этой кафешке она и наткнулась однажды на Евгения. А он-то почему во всяких забегаловках обедает?