Алексей Рыбин - Фирма

– Ебтать! Митька!

Гитарист и лидер московского коллектива Шамай, бритый наголо здоровенный мужик, столкнулся с Матвеевым, едва не врезавшись в него своим крутым лбом.

– Ебтать! Встречаешь! Мы уже идем. Видишь, парни расслабились в дороге!

Трое остальных участников коллектива робко шевелились за спиной Шамая. Гриня, кряхтя, сползал с верхней полки и наконец рухнул вниз вместе с матрасом, подмяв под себя Дикого и Босса, которые, держа в руках тяжелые гитарные кейсы, топтались в узком проходе, ожидая, когда Шамай освободит для них проход.

– Ну, пошли, ребята, пошли. Автобус ждет, – сказал Митя, предвкушая изрядное веселье, которым наверняка обернется приезд группы в таком состоянии. Правда, это веселье может грозить лишними заботами для устроителей, но наверняка проблемы не будут носить криминальный характер. Спирто-водочные вопросы легко решаемы – парни, несмотря на свой застарелый алкоголизм, все-таки высокие профессионалы и свою работу всегда делают честно.

– Слава тебе, господи! – сказала проводница, когда Митя с Шамаем вышли на перрон.

– Спасибочки вам за приятную ночь, – пропел Шамай, кланяясь проводнице в ноги.

– Иди ты в жопу, козел! – отвернулась проводница, не поддержав шутливого тона своего бывшего пассажира.

– Ну что, парни? Пивка для рывка?

Маленький Босс, ростом Мите по плечо и совсем теряющийся рядом с гигантом Шамаем, вышел, вернее, почти выполз из тамбура на платформу, стукаясь обо все углы огромным кейсом с бас-гитарой.

– Да, ребята, пива надо, – подтвердил клавишник Гриня, худощавый и самый приличный на вид участник "Гротеска". Он поправил сползающие на нос очки, посмотрел по сторонам и вздохнул: – Без пива сейчас никак невозможно.

– Поехали в гостиницу, парни, – сказал Митя. – Там и пиво будет, и все.

– Нет. Боюсь, до гостиницы я не доеду, – Босс отрицательно покачал головой. – Пошли к ларьку. Тут ларьки у вас прямо рядом. Я знаю. На чем едем-то?

– Автобус на Лиговке, – сказал Митя.

– Во! Как раз по пути!

Компания остановилась у ряда ларьков, предваряющих выход на Лиговский проспект.

– Ты знаешь, что у нас вчера случилось? – спросил Шамай, делая первый глоток из бутылки.

– Что? – невинно спросил Митя.

– Как? Не знаешь?

Босс едва не уронил свой бальзам, бросил кейс на асфальт и схватился за выскальзывающую из пальцев бутылку двумя руками.

– Не знаешь? В натуре?

– Да что такое?

– Митя, бля буду, Леков же умер! У нас! Вчера!

– Сгорел парень, – подтвердил Гриня. – На даче. Прямо вместе с дачей.

– Ах, это, – протянул Митя. – Знаю, конечно. Все уже в курсе.

– "В курсе"… – передразнил его Босс. – Какой музыкант был! Гений!

Митя согласно кивнул. Знали бы они, что он сейчас думал про этого "гения".

– По уму, вообще концерт надо сегодня снимать, – сказал Босс. – Траур, типа. По Лекову.

– Ты чо, опух? – Шамай хлопнул Босса по плечу. – Крышу оставил в поезде? Концерт снимать! Мы сегодня скажем, что в память Васьки играем. Хоронить-то у вас будут? – Он посмотрел на Митю, который держал перед собой бутылку, раздумывая, стоит ему сейчас пить или нет.

– Что? А, да. У нас. Сегодня тело привезут.

– Кто?

– Наш администратор.

– Ясно…

Гриня, отошедший куда-то в сторону, вернулся и протянул Шамаю открытую уже бутылку водки.

– Ну, по глотку за Ваську.

– Э, братцы, давайте-ка тормознем, – испуганно воскликнул Митя. – Концерт еще. Потом все будет.

– Че-го? – Шамай навис над Матвеевым всем своим стопятидесятикилограммовым телом. – Ты что нас, за лохов держишь, а?

– Да нет, Шамай, что ты?

– Тогда махни тоже.

– Ладно. – Митя взял поданную ему Гриней бутылку. – За Василька.

Матвеев сделал большой глоток, потом еще один, закашлялся.

– На, запей. – Шамай вернул ему пивную бутылку, и Митя залил вставшую комом в горле водку обильной порцией пива.

– С утра выпил – весь день свободен, – весело заметил Гриня.

– Поехали в гостиницу, – сказал Матвеев, думая, что день начинается совсем неплохо. Снова вернулись мысли об Ольге, на душе стало хорошо, спокойно и даже весело.

– Теперь можно, – объявил Босс.

– Давно он у тебя работает?

– Митя-то? Давно. А что?

– Да так. Сволочь он. И трус.

– Чего это ты?

Гольцман налил Ольге водки – теперь на столе стояли рюмки. Стаканы Борис Дмитриевич с брезгливой гримасой швырнул в мойку, сам пошел в гостиную, порылся в буфете и, найдя более подходящую посуду, принес ее на кухню.

– Так я же его знаю тысячу лет. Он на меня глаз положил, еще когда в институте учился. Погоди… Когда это… Году в восемьдесят втором, примерно. Да. Такой ссыкун был, страшно вспомнить. Мерзость.