Ясуси Иноуэ - Сны о России

Прошло уже около восьми месяцев с момента подачи прошения, а ответ все еще не поступал в иркутскую канцелярию. Когда Коити и Кюэмон напомнили об этом Кодаю, он сказал:

— Мы ведь договорились ждать до конца года.

Кодаю понимал, что надежды напрасны, и старался не думать о возвращении на родину, с головой уходя в работу. С утра до вечера он просиживал за столом и читал книги, взятые у Лаксмана. Кодаю знал теперь названия крупнейших городов России, ее рек и гор, знал, как обширна Сибирь. Он изучил историю России и систему ее управления. Прочитал о странах, расположенных западнее России, и узнал, что населяющие их народы принадлежат к разным расам и говорят на разных языках. Иногда он брал в руки и перо. Глядя на его склонившуюся над столом фигуру, Коити и Кюэмон качали головами. Они не выражали вслух своего недовольства, но нередко бросали ему в спину враждебные взгляды.

Двадцать шестого октября был высочайше утвержден герб Иркутска, пожалованный ему в 1690 году.

В городе состоялись пышные празднества. А спустя десять дней проводились новые празднества по поводу перестройки одной из церквей в Знаменском монастыре. Под-звон колоколов люди шли и шли, исчезая за монастырской оградой, и казалось, будто там может укрыться все население Иркутска.

Друзья навестили в больнице Сёдзо. Весть об утверждении герба Иркутска Сёдзо воспринял равнодушно, а вот на закладку новой церкви очень хотелось взглянуть, хоть одним глазком.

В декабре 1790 года Кодаю пригласили к Лаксману. Лаксман сидел у окна в гостиной и, по всей видимости, дожидался его.

— Я получил приказ, — начал Лаксман, — срочно прибыть в столицу, чтобы представить образцы растений и руд, собранные мною в Сибири за несколько лет. Неплохо бы и тебе поехать со мной. Дело о вашем возвращении в Японию почему-то заглохло. До сих пор нет ответа на третье прошение, отправленное в марте. Боюсь, что оно не дошло до столицы — какой-нибудь чиновник положил его под сукно. Остается один путь: ехать тебе самому и подать прошение в руки императрице. Правда, добиться аудиенции у ее величества не просто, но я постараюсь все устроить…

По возвращении в октябре из инспекционной поездки Лаксман ни разу не говорил с Кодаю и его спутниками об их возвращении на родину, и это крайне беспокоило японцев. Но Лаксман о них не забывал. Его предложение блеснуло как луч надежды.

Вернувшись домой, Кодаю рассказал обо всем товарищам.

— Вы один поедете? — спросил Коити.

— Поездка в столицу потребует огромных расходов, которые берет на себя Лаксман. Я понимаю, что всем вам хотелось бы к нам присоединиться, но я не решился сказать об этом Лаксману.

— Дело не в том, хотим или не хотим все мы отправиться в столицу, — возразил Коити. — Мне вдруг показалось, что вы оттуда не вернетесь. Глупая мысль, конечно.

— Как может такое показаться! — воскликнул Кюэмон. — Я совершенно потерял веру в здешних чиновников, но Лаксману верю. На него вполне можно положиться, и, если он предлагает сопровождать его в столицу, надо ехать.

Кодаю глядел на Кюэмона и вдруг заметил, что по щекам у него текут слезы.

— Что с тобой? — спросил он.

— Не обращайте внимания. Это от радости. Я подумал, что поездка в столицу приблизит наше возвращение на родину и я снова смогу ступить на песчаные дюны Исэ. Прежде всего я зайду в родной дом, буду пить чай и есть рисовые лепешки — есть до тех пор, пока не лопнет живот. — Кюэмон безвольно опустил руки и разрыдался. Потом, утирая слезы, сказал: — Теперь я спокоен, совершенно спокоен. Простите меня, я очень устал. Пойду отдохну.

Он пошел в соседнюю комнату, служившую спальней. Глядя ему вслед, Коити сокрушенно покачал головой.

— С Кюэмоном творится что-то неладное. Вчера я случайно увидел его раздетым и поразился: тело сухое, как веревка, — тихо сказал он.

С того дня Кюэмон уже не вставал с постели. Приглашенный Кодаю доктор ничего определенного не сказал. Только посоветовал заставлять Кюэмона как можно больше есть. Но Кюэмон отказывался принимать пищу. У него совершенно пропал аппетит, состояние его ухудшалось с каждым днем.

— Ешь, надо побольше есть, — убеждали его друзья.

Синдзо приносил продукты от Нины, Исокити — сыр и суп, приготовленный женой Лаксмана. Чтобы не обидеть друзей, Кюэмон пытался есть, но тут же начиналась мучительная рвота.

За десять дней болезни Кюэмон изменился до — неузнаваемости: щеки ввалились, лицо осунулось, голос стал безжизненным, как у тяжелобольного человека- лишь с большим трудом можно было разобрать, о чем он говорил.