Ясуси Иноуэ - Сны о России

И все же японцы, глядя на ее суровое лицо, никак не могли отделаться от ощущения, что она на них сердится. Был в доме Баснина и человек, который действительно сердился. Молчаливый холостяк лет пятидесяти, он время от времени хватался пальцами за свой большой нос и издавал странные звуки — то ли ртом, то ли носом. Так, по-видимому, он выражал свое возмущение правительством, которое не принимало участия в судьбе потерпевших кораблекрушение японцев.

Сначала японцы с радостью откликались на каждое приглашение, но постепенно визиты все более превращались для них в тяжкое бремя. Вкусное угощение, новые знакомства, возможность встряхнуться, освободиться на время от печальных мыслей — все это было хорошо, но каждый раз приходилось пересказывать одно и то же. Слушатели были всё новые, а рассказчики прежние.

Со временем Кодаю стал всякий раз назначать тех, кто будет его сопровождать на очередной купеческий ужин. Сам он никогда не отказывался от приглашений, считая полезными знакомства в иркутском обществе. Как знать, при случае все может пригодиться, думал он.

Наступил июнь. Двадцатого июня в Иркутск прибыл новый генерал-губернатор Сибири — Иван Алферьевич Пиль, сменивший на этом посту Якоби. В честь его приезда была выстроена триумфальная арка. Он въехал в Иркутск торжественно, его встречала нарядная толпа горожан, палили из пушек. Кодаю и его друзья втайне надеялись, что у нового генерал-губернатора будут полномочия относительно их возвращения на родину, но из канцелярии по-прежнему не поступало никаких сообщений.

Первого августа на семидесятом году жизни скончался епископ иркутский Михаил. Город погрузился в еще более глубокий траур, чем после смерти священника Владимирской церкви Иоанна Громова. Даже дети, подражая взрослым, ходили с опущенными головами. Среди японцев же только Сёдзо, заслышав колокольный звон, всякий раз поднимался, опираясь рукой о дверной косяк, скорбно склонял голову и молча молился. Все умолкали и задумчиво наблюдали за ним. Тут, видно, ничего не поделаешь, думал каждый про себя, человек лишился ноги, стал калекой.

В середине августа Кодаю было приказано явиться в канцелярию. Он поспешно собрался, предполагая, что получена наконец долгожданная весть из столицы. Но приказ пришел совершенно неожиданный. Знакомый чиновник сообщил Кодаю:

— Из столицы поступило официальное уведомление. Японцам предлагается отказаться от возвращения на родину и поступить на службу в России. Я вам сочувствую, но, поскольку это приказ из столицы, противиться ему мы не имеем права. У вас тоже не остается иного выхода, как отказаться от ваших намерений и подчиниться указаниям свыше.

Итак, случилось то, чего втайне опасался Кодаю. Считая бесполезным вступать в препирательство с чиновником, он лишь спросил:

— Если мы напишем новое прошение, когда можно ожидать ответа?

— Судя по предыдущему — шесть месяцев, не ранее февраля — марта следующего года.

Кодаю возвратился домой совершенно подавленный. Нас ждет судьба японцев, побывавших в этой стране ранее, думал он.

Выслушав Кодаю, Коити и Кюэмон не на шутку встревожились. Исокити и Синдзо даже в лице переменились, но сказали, что заранее были уверены в таком исходе и что следует примириться с судьбой. Сёдзо промолчал, а лицо его приняло такое выражение, будто камень с души свалился.

Поняв, что возвращение на родину невозможно, Исокити и Синдзо решили начать новую жизнь. Они занялись рыбной ловлей на Ангаре. Уж если суждено провести здесь всю жизнь, думали они, надо, пожалуй, заняться рыбной ловлей, тем более что освоить это дело им было легче, чем любое другое, — в Исэ они считались неплохими рыбаками.

Рано поутру Исокити и Синдзо отправлялись к Ангаре и обходили ловушки, которые ставили накануне. Большей частью попадалась щука с пастью, похожей на крокодилью. Крупные экземпляры достигали веса до трех каммэ. [20] Каммэ — мера веса, равная 3,75 кг. Щуки водились в глубоких омутах в излучине Ангары и в ее притоках.

— В каждой стране — своя рыба, и ловится по-иному, — приговаривал Коити.

Щука пришлась всем по вкусу, и японцы с удовольствием ели ее как в вареном, так и в жареном виде.

Коити и Кюэмон теперь подолгу валялись в постелях. С той поры, как надежда на скорое возвращение оборвалась, они заметно постарели. Сёдзо стал регулярно посещать церковь. Вначале он стеснялся друзей и старался тайком, незаметно для остальных уйти из дому. Потом перестал таиться и ходил в церковь открыто. Каждый день японцы молча наблюдали, как Сёдзо спускается по дороге к церкви, ковыляя на самодельных костылях. Никто из них не выказывал радости по этому поводу, но и не порицал Сёдзо. Лишь Кюэмон, вздыхая, говорил: