Росарио Ферре - Дом на берегу лагуны

История страны и семьи занимала в повествовании все меньше места. Складывалось впечатление, что Исабель вооружилась винтовкой с оптическим прицелом; стоило ей навести прицел на Кинтина, и с каждым выстрелом она все более приближалась к цели. А за спиной Исабель Кинтин чувствовал на себе взгляд недремлющего ока Петры, которая всюду следила за ним, наблюдая за его движениями, словами и даже мыслями. Он чувствовал себя подопытным кроликом.

Кинтин встряхнул головой и провел дрожащей рукой по лбу. Его страхи просто нелепы. Исабель может преувеличивать его недостатки и злиться на него сколько хочет, изображая его чудовищем и обвиняя во всех смертных грехах, но ведь это всего лишь чернила на бумаге. Все это не может причинить ему никакого вреда. Или все-таки может?

Кинтин оторвался от рукописи. Сердце выскакивало из груди. При слабом свете настольной лампы он обвел глазами кабинет, где все было как всегда. Книги рядами стояли на полках. В зеленой фарфоровой вазе – свежие цветы. Великолепный письменный стол Ребеки, который поддерживали четыре бронзовые кариатиды, четко выступал из полумрака. Родина, Свобода, Игнасио, Ребека и Буэнавентура улыбались ему с фотографии, которую он сам сделал больше десяти лет назад; глядя из глубины серебряной рамки, они будто выражали ему свое доверие. Но и это его не успокаивало.

Я никогда не говорила Кинтину, о чем мне рассказала в тот день Петра, и сама старалась об этом не думать. Я решила следовать совету Баби: «Ветка гнется, но не ломается; в этом секрет выживания». Мы с Кинтином были женаты шесть лет. Это был период потрясений для каждого из нас: мы оба потеряли родителей и оказались на грани краха. Мы вместе прошли через многие испытания, а теперь у нас был сын. Мне отчаянно хотелось верить в невиновность Кинтина.

Через два месяца после рождения Мануэля Кинтин решил, что нам пора переехать в дом на берегу лагуны. Он продал нашу квартиру, и на эти деньги мы смогли кое-что сделать для дома. Мы решили все перекрасить, и когда я увидела, как стены покрыла белая эмульсия, то почувствовала себя лучше. Мне показалось: нужно обязательно накинуть этот плащ забвения на стены и перечеркнуть таким образом все, что происходило за ними. Кинтин приобрел «Эсмеральду», яхту Игнасио, и «роллс-ройс» Буэнавентуры, который по тем временам уже превратился в раритет. Потом мы отправились по магазинам и купили современную итальянскую мебель, кухонную утварь, простыни и полотенца; все, что нужно для нормальной жизни. Последнее, что я сделала перед переездом, – с помощью Петры попыталась не прогонять из дома духов прошлого. Без ведома Кинтина мы опрыскали дом цветочной водой и рассовали во все углы веточки туберозы – говорят, запах туберозы нравится призракам.

Петра, Брамбон и Эулодия остались с нами, хотя Кинтин объяснил им, что платить мы им будем меньше, чем раньше. Брамбон согласился. Петра вернулась в кухню. Эулодия убиралась в доме, стирала и гладила. Скоро в наш дом вернулся порядок. Вилки и ножи не исчезали, еду подавали всегда в одно и то же время, а дом сверкал чистотой. Кармелине было уже пятнадцать, и мы поставили ее кровать рядом с комнатой Мануэля, чтобы она помогала за ним ухаживать. У Кинтина к ней была какая-то особенная любовь, он относился к ней как к члену семьи. И был необыкновенно щедрым по отношению к ней. Он платил за ее обучение в одной из частных школ недалеко от Аламареса, купил ей учебники и форму. Обещал Петре, когда настанет время, послать Кармелину в Университет Пуэрто-Рико.

Поскольку прибыли «Импортных деликатесов» все росли, надо было подумать, куда их вложить. Но вместо того чтобы покупать облигации и именные сертификаты, как хотела я, Кинтин решил вкладывать деньги в произведения искусства. У него был приятель по имени Маурисио Болеслаус, который и подвиг его на это.

Маурисио был «продавцом сокровищ» и держал Кинтина в курсе всего, что происходило на самых престижных аукционах Европы. Это потом Маурисио стал моим другом, а тогда он не внушал мне никакого доверия. На мой взгляд, он был чересчур эксцентричен: свою остроконечную бородку он опрыскивал духами, носил галстук-бабочку и одевался в чесучовые костюмы с немыслимыми платочками из набивного шелка в кармашке. Он не выходил на улицу без перчаток из серой замши, что казалось мне верхом нелепости на нашем жарком Острове. Я тогда не знала, что эти перчатки, учитывая род занятий Маурисио, были ему необходимы.