Росарио Ферре - Дом на берегу лагуны

Из-за всего, что я увидела и услышала в тот день, мне стало так плохо, что у меня начались преждевременные схватки. Я была на седьмом месяце, и опасность потерять ребенка меня ужасала. Кинтин встревожился и отвез меня в больницу. Там мне дали успокоительное, и я крепко уснула. Когда я проснулась, схватки прекратились, но врач прописал мне постельный режим до самых родов. Я должна была ежедневно принимать либриум и как можно больше спать.

Кинтин пребывал в хорошем настроении и пытался мне во всем угодить. Он нанял медсестер, которые обо мне заботились, и пораньше приходил домой с работы. Три года назад умерла Ребека, а теперь исчезла из поля зрения вся семья. Мы наконец могли жить своей жизнью. Когда родится Мануэль, наши два мира, Мендисабаль и Монфорт, сольются в один.

В течение двух долгих месяцев я жила как в тумане. Игнасио становился все более далеким, будто его никогда и не было. Думаю, подсознательно я хотела о нем забыть. Воспоминание причиняло мне боль, и он, как полагается хорошо воспитанному призраку, сделал мне приятное и испарился. Я потеряла счет дням до тех пор, пока наконец 14 июля 1961 года не родила Мануэля. Кинтин привез меня из больницы, и не успела я переступить порог дома, как узнала ужасную новость: Игнасио застрелился.

Новость меня сразила. Мне хотелось узнать подробности, но Кинтин отказался говорить. Он не расположен думать сейчас о таких печальных вещах, сказал он, сурово посмотрев на меня. Мы должны думать о нашем сыне, о том, как нам жить дальше, чтобы у нас был уютный домашний очаг. Мы должны радоваться, что семейные кошмары наконец кончились.

Через несколько недель я сказала медсестре, что у меня важное дело в Сан-Хуане, и оставила на нее малыша. Мне необходимо было поговорить с Петрой; я была уверена – она расскажет мне обо всем, что произошло с Игнасио. Я села в машину и поехала в дом на берегу лагуны. Дверь была открыта. Дом пришел в еще большее запустение, чем когда я видела его в последний раз несколько месяцев назад, в день отъезда Родины и Свободы. Окна были открыты настежь, и паркетные полы вздыбились от влаги. Я с ужасом заметила, как 'в сумраке по влажному паркету пробирается парочка крабов.

Я спустилась в нижний этаж и увидела Петру, она сидела в своем старом кресле. Петра чистила проросшие клубни маниоки, и ее пальцы были похожи на отростки клубней, которые горкой лежали на земляном полу. Она была все такая же огромная и мощная и такая же загадочная. Я подвинула табуретку и села рядом с ней. Петра положила нож и маниоку на стол, вымыла руки в раковине и вытерла их о передник. Несколько минут я молчала – просто сидела, закрыв глаза. Потом вздохнула и уткнулась лицом ей в колени. Петра тоже молчала. Только тихо гладила меня по голове.

Я чувствовала себя усталой и потерянной. Наконец я сказала:

– Я хочу знать, почему Игнасио покончил с собой и имеет ли его самоубийство какое-то отношение к разорению дома «Мендисабаль». Кинтин не желает об этом говорить, повторяет, что не расположен. Но мне нужно знать. У нас недавно родился сын, и я не знаю, куда мне деться от кошмаров. Если я не разгадаю тайну Игнасио, проклятие Мендисабалей когда-нибудь обрушится на моего сына Мануэля.

– Ты родила внука Буэнавентуры? Какая хорошая новость! – тихо сказала Петра, будто не слыша моего вопроса. – Ты должна радоваться. Последуй советам Кинтина.

Я выпрямилась и посмотрела ей в глаза.

– Не пытайся прикрыться Кинтином, Петра. Эта тайна – мина замедленного действия. Я хочу знать правду.

Петра опустила голову и посмотрела на свои руки.

– Что я могу тебе сказать? – начала она. – Однажды пришел Кинтин, и братья заперлись в комнате Игнасио, чтобы поговорить наедине. Пустой дом, что морская раковина: слышно все, что говорят. «Почему ты не продаешь мне свою часть дома, как это сделали Родина и Свобода? – спросил Кинтин. – Я тебе хорошо заплачу. На эти деньги ты сможешь снять в Старом Сан-Хуане квартиру и спокойно жить там, пока не найдешь работу». Но Игнасио не хотел переезжать. «Я здесь родился. – сказал он, – и, боюсь, в другом месте уже не привыкну». Вместо того чтобы принять предложение Кинтина, он попросил у него денег взаймы; кажется, пятьсот долларов. Он скоро найдет работу, заверил он Кинтина. Ему нужны деньги, потому что в доме нечего есть. Но Кинтин отказался дать денег. «Никакую работу ты не ищешь, – сердито сказал он. – Порок безделья нуждается в жестком лечении, лучшее из которых – голод».