Тургрим Эгген - Декоратор. Книга вещности.

Ответ я узнаю, только приехав к Йэверу. Или придя в «Театральное кафе».

Но у меня есть шанс до того найти истину в себе. Сидя на краю кровати, я ухожу в себя, я хочу вызвать к жизни мой красный цвет. Безуспешно. Какой именно красный ? Я раньше знал, а теперь передо мной раскрывается каталог возможных оттенков. Их много больше шестнадцати. Как зазывно — но наверняка лживо — написано в «свойствах монитора» у меня в «макинтоше»: миллион цветов.

Сверху доносится музыка.

В новом, до пят, тяжёлом бархатном платье в сине-зелёных тонах Катрине ослепительна. Наряд не от Н&М, прямо скажем. Я не отрываю от неё глаз, в правой руке она держит высокий бокал шампанского, а между пальцами левой торчит, опровергая закон всемирного тяготения, предлинная сигарета. Катрине болтает с абсолютно незнакомыми людьми: сигарета пляшет, вино колышется. Новое платье скульптурно подчёркивает её формы, она похожа на стилизованную голенастую птицу. Я смотрю на Катрине и, когда она ловит мой взгляд, подмигиваю ей. Она мигает в ответ, продолжая разговор.

Кто эти люди? По большей части «новые богатые», как я понимаю. Меня представили двум десяткам гостей, но хоть бы я запомнил одно имя или должность. Многие из них уже обзавелись моей визиткой, новенькой, с белой надписью шрифтом «Gill» по дымчатой пластиковой фольге. Оказалось, буквы легко стираются, и меня это по-настоящему радует: хорошо, что лишь люди, с должным пиететом хранящие карточки, получат надежду разыскать меня. В самом низу, рядом с адресом электронной почты, написано «консультации по фэн-шуй» так меленько, что мельче уже не прочтёшь. У рынка свои механизмы, каюсь.

Я несмело отпиваю глоточек из своего бокала и беру курс на группу, включающую и хозяина. Карл-Йорген Йэвер прилежно отдал дань шампанскому и теперь краснолиц. Если только его не вогнали в краску похвалы и комплименты. На нём смокинг и рубашка с отогнутыми кончиками воротника, этот натужного вида шик вошёл в моду благодаря американским фильмам и телевидению. Завидев меня, он поднимает руку, она некоторое время символически ищет цель и ложится мне на плечо. Я проходил так близко, что это оказалось возможно. Он тянется облобызаться, я покоряюсь и подставляю щеку под его горячие, жёсткие губы. Потом он шепчет: «Не исчезай. Я скажу речь». Йэвер прочищает горло, прокашливается. Наконец трубит будто в потуге отхаркнуть медузу. Шум стихает. Руку он по-прежнему держит на моём плече, это начинает досаждать.

— Друзья мои, — говорит он раскатисто и громко. — Пять месяцев назад, когда я принял решение всё-таки обосноваться в Осло, я раздобыл телефон вот этого господина, Сигбьёрна Люнде.

Он вцепился в меня, как пассатижи в болт, но чтобы присутствующие всё-таки уразумели, о ком речь, поднимает свой стакан и дважды чокает им о мою голову.

— Уже в ходе первого знакомства я понял, что передо мной незаурядная личность. Я спросил, готов ли он взяться за оформление моего дома, и он с места в карьер предложил для начала всё снести. Постепенно выяснилось, что у Сигбьёрна есть серьёзные возражения практически против всех тех вещей, которые для абсолютного большинства из нас олицетворяют собой «дом». Навскидку назову хотя бы такие пустяковины, как цветы, ткани, мебель, гардины и — кстати — стены. В какой-то момент я стал опасаться, не планирует ли он превратить первый этаж в кегельбан.

Раздаётся смех. Остальные озираются вокруг, и кто-то наверняка думает, мол, да, кегельбан и есть.

— Не стану хвастать, будто многажды выходил победителем из наших споров. И не постесняюсь признать, что иногда мне страшно было сюда ехать, я боялся увидеть, что наваял тут в моё отсутствие этот человек. Случалось, опасения меня не обманывали. Не буду описывать перипетии наших дискуссий, но не далее как несколько недель назад мы с Сигбьёрном сидели вот на том диване и он, глядя мне прямо в глаза, сообщил, что я трус.

— Позволь, лучше я расскажу. Мы спорили, допустимо ли применение в интерьере колючей проволоки. Я и сейчас убеждён, что Карл-Йорген совершил ошибку, — произношу я. — Уж не говоря о том, что мы не сидели на диване. Мы стояли на полу.

Хохот в публике. Он наконец-то убирает руку с моего плеча.

— Но одно я должен вам сказать, — вещает Йэвер, раздуваясь от важности, — со временем я осознал, что всё перечисленное входит в цену радости общения с истинным художником. Поскольку месяцы сотрудничества с Сигбьёрном Люнде безусловно были радостью. Они полностью перевернули мои представления о «доме». Я перестал считать его местом, где тебя на привычном месте ждут любимые тапочки. Тем более у меня тут места для тапочек не предусмотрено. Но вместо этого я испытываю радость иного рода — просыпаться каждое утро с чувством, что тебя окружает произведение искусства.