Александр Чудаков - Сборник памяти

9 авг [ уста ]. Замучившись размышлениями последних дней, я спросил Бахтина (7-го, в Переделкине) – с некоторым даже отчаянием:

– Но ведь новое качество, совсем новое, не бывшее нигде до него, великий художник создает ?

М. М. посмотрел на меня с видом понимания и даже жалости («бедные вы – и вам мучиться до смерти над теми же вопросами!»).

– Безусловно. Конечно, создает.

И хотя у меня на эту тему уже много написано, а еще больше думано – стало легче.

16 августа , 22 часа. Только что приехал на велосипеде из Переделкина (рука не пишет), обратно ехал в темноте.

Был у Бахтина. Много он говорил о л/ведении и критике (записывал за ним).

– Мы должны описывать литературу на другом языке или, как сейчас говорят, дать другой код. Но этот код должен быть богаче, чем первый! Иначе нечего и браться.

– А критика – как она существует – не нужна. Разве что для читателей, которые понимают произведение еще меньше, чем критики. Впрочем, так всегда и было – одни пишут, другие критикуют – и тем и тем хорошо платят. Критика – это паразитизм на литературе.

– Анализировать произведение должен гениальный ум, которому есть что сказать по этому поводу свое.

Я: – А если не по поводу и не в сторону, а непосредственно о произведении – например, при изучении строгими методами?

– Писатель пишет не для того, чтобы его анализировали строгими методами.

<���Вообще сегодня он – может, потому, что чувствует себя лучше, весь день на воздухе, в кресле – был язвителен и афористичен.>

– Мы должны постигать феномен в целом – феномен произведения, что такое оно вообще.

Я: – Его структурные черты? Построение? А не заниматься наивным анализом «содержания». Потому Вы и не разбираете произведение непосредственно!

– Именно не наивным анализом, не анализом героев. Все равно о них лучше Достоевского не скажешь. Да и как писать о них? Как о живых людях? Это будет натяжка.

<���Да, забыл. Разговор начался со статьи Кожинова, которую я теперь прочел до конца и сказал М<���ихаилу> М<���ихайлови>чу, что Кожинов сузил значение формалистов – и очень.

– Да. Сузил. Их значение было – конечно – шире. Но хорошо, что он поставил вопрос лит<���ературной> моды. И отошел от традиционного тона в критике формалистов.

По ходу дела я упомянул о «Формальном методе».

– Разве важно, кто автор?

Я: – Вы проповедуете средневековое представление об авторстве.

– Во всяком случае оно имеет не такое значение, как сейчас этому придается. (Громко) Неважно, кто – первый! Кто – второй!

Я стал говорить о том, что Медведев сделал какие-то вставки.

– Это тоже неважно. Особенно сейчас, когда никто не может выпустить книгу в том ее виде, в котором хочет.>

Потом я стал излагать свои идеи насчет новой логики. Очень заинтересовался.

– Это очень, очень важно. Только шире – не логика, а новое видение мира.

Я: Это очень неопределенно.

– Новое осмысление мира. Тотальный смысл мира. Я обращаюсь к писателю: покажи мне, чего я не знал.

Не помню как разговор перескочил на смерть.

– Один немецкий психолог (из школы биолога Дриша) написал работу: «О жизни и смерти, которых нет». Этих границ нет, их создали люди. И не в них дело. Смысл бытия, и именно тогда создаются его ценности – не тогда, когда мы об этих границах думаем, а когда они спутаны страхом перед концом или увлекательностью самой жизни – когда их нет. Тогда возникает ситуация медитации (что Сократ говорил перед смертью).

Снова о новой логике.

– «Влас»? Там это перерождение наивно. Такого мужчину не собьешь «ведьмой-егозой».

Я: – Может быть, ему нечто открылось, но Некрасов передает это в нарочито стилизованных формах?

– Лучше бы этого куска не было.

<���«Рассказ Бахтина» – вписано позже карандашом. > «Где-то на Урале или в Сибири одного рабочего стукнуло болванкой по голове и он находился в состоянии клинической смерти. Когда выздоровел, приходит в партком – а он был старый партиец – и кладет на стол свой партбилет.

– Что с вами? Что вы? – всполошился секретарь.

– Там посоветовали.

Стал уходить. Секретарь догнал и запер дверь.

– Слушай, мы тут одни. Как там вообще?

– Не позволили про это говорить».

– В чеховской «Скучной истории» есть некоторая сделанность. Не чувствуется, что он профессор медицины. Его единственная специальность – колебания. А его самого нет.

– «Доктор Живаго» – я его читал тогда же (еще был жив автор) – во время приезда моего в Москву. Мы всегда останавливались у моего приятеля Залесского, умер три года назад, – петролога, член-корра (в конце даже получил орден Ленина за что-то – я на эту тему с ним не говорил).