Александр Чудаков - Сборник памяти

На мое горячее восклицание, что не читал же он близко к учебнику Самарина:

– Нет, был же другой учебник. Жирмунского и др. Хороший учебник. Я, конечно, старался избегать вульгаризации. В курсе теории л[итерату]ры читал кое-что из того, что является моим. Но в очень упрощенном виде. Этот курс в основном приходилось читать на 1-м курсе.

– Меня долго не трогали, арестовали перед войной – вместе с Б. М. Энгельгардтом, Комаровичем, Тарле, Платоновым – в одну ночь. В Ленинграде осталась семья – тогда была еще жива мать, сестры. Все они погибли в блокаду. А я таким путем от блокады был избавлен. В 1935–40 гг. я жил в Кустанае. Там я работал экономистом. Это было спокойнее. Там я мог работать, не кривя душой, и ко мне не было никаких претензий. А в Саранск попал уже потом.

Я спросил, знает ли он, что есть уже чистые листы 3-го издания его Достоевского.

– Да-да. Я боюсь, что не разойдется. Сейчас это уже устарело. Столько вышло книг о Достоевском. Я сейчас не могу читать, но просмотрел «Неизданного Достоевского». Это замечательная книга.

Наивность и полная убежденность, что его «Достоевский» «устарел», так меня ошеломили, что я не сразу нашел аргументы, чтобы доказать, что «нет, не устарел», – настолько эта мысль была дикой и неожиданной.

…Вот так же он, наверное, считал, что не обязательно издавать книгу о Рабле, что ничего страшного не будет, если он пустит на цигарки единственный экземпляр монографии о немецком просветительском романе, что можно бросить пылиться свои философские работы 20-х годов.

18 января. Вчера ненадолго заходил к Бахтину. Чувствует себя хуже, лежит. В связи с предисловием к «Пр[облемам] п[оэтики] Достоевского» зашла речь о Виноградове. Очень высоко его ценит. Предисловие это в свое время написал сам, без чьих бы то ни было рекомендаций. Так что намеки Бори Успенского в свое время, что это написано под давлением, чистейшая ложь.

– Я встречал Виноградова в конце 20-х в салоне одной поэтессы. Забыл ее фамилию. Память стала никуда. Туда ходили оба Радлова – тогда еще неизвестные, Б. М. Энгельгардт. Поэтесса была плохая, но создала салон. Да! Щепкина-Куперник! Плохая поэтесса и плохая мемуаристка. Но Виноградов ходил туда редко.

– Степанова [83]я давно не видел, лет 30. Я его не узнал. Другой человек! Раньше это был очень энергичный, быстрый <���что Н[иколай] Л[еонидович] был быстрый – невозможно представить!>, близкий к футуристам немного с их манерами, слегка развязный…

– Договор с «Худ[ожественной] л[итерату]рой» на днях я подписал. Без аванса. Деньги мне не нужны. Я не люблю связываться. Сколько есть? Меньше половины. Договор на 30 листов.

Когда прощались, вдруг сказал:

– А про прямое слово мы еще с Вами поговорим, когда я немного лучше себя буду чувствовать.

7 марта

Сегодня вечером был у Бахтина. Почти с первых же слов он сказал:

– Читал Вашу книгу. Прекрасная книга. Одна из лучших книг – да что там – лучшая книга по литературоведению за несколько последних лет. Я непременно выскажу Вам свое мнение подробней, но для этого мне нужно еще раз все пересмотреть. Но уже сейчас могу сказать – замечательная, прекрасная книга. Да-да.

20 марта , понедельник, Переделкино

Около 7 вечера зашел в Дом творчества – навестить Бахтина. Вдруг в холле громовой голос: – Здравствуйте!

Из кресла встает Шкловский. Это – первая встреча после моего к ним приезда, когда я отказался от предисловия. С<���ерафима> Г<���уставовна> холодна, В. Б. же и совсем как раньше. Оказалось, что он только что от Бахтина.

– Мы не были знакомы. Хотя он сказал, что видел меня у Горького в 25-м году (?), когда я говорил Горькому разные неприятные вещи.

Диалог. Я сказал Бахтину: нельзя разорвать писателя на две части, нельзя его разграфить пополам, как листок бумаги. …Я немного лепил. Понес Репину свои работы. Он сказал: ничего не выйдет.

– Почему?

– Вы начали, как Микельанджело. Значит, кончите, как дурак. <���Я: т. е. нужно начать, чтобы было куда двигаться?>

– Да. Куда двигаться.

<���Я: но Вы хорошо начали>.

– Но я много раз начинал снова. Показал на свое ухо.

– В субъекте, который перед Вами, сохранилась обезьяна. <���Так произведение носит черты процесса своего создания, своей эволюции – передаю свои слова, которые я потом сказал, а он подтвердил, что именно это имел в виду.>

Зашел к Бахтину – читает мою книгу.

– Я сейчас ее перечитываю подробно и дня через 3–4 подробно Вам о ней скажу. Книга очень цельная. О равноценности существенного и несущественного – это действительно есть у Чехова, но лучше всего это было у Гомера. Но это для нас все равно. Но мы не знаем, как было для него, для них .