Юрий Цыганов - Гарри-бес и его подопечные

— А по-моему, эффектная женщина… И потом… в литературе всякий образ достоин места! Твои шелудивые меня тоже нервируют. Однако записываю, и ничего…

— У тебя литература, а у меня личные ощущения. В общем, тебе не понять.

— Так, — говорю, — любопытно.

— Я же предупреждал. Я ее знал. Но хотел забыть. Но не смог. Вспомнил — те же ощущения.

— Что же делать?

— Начнем другую. Есть у меня в запасе потрясающая сказка. Не сказка — симфония! Огонь и страсть, лед и муки. Могу рассказать.

— Как знаешь. Мне бы и та сгодилась…

— Значит, так, — воодушевляется кот, — пиши: «Гарри-бес и его подопечный». Это название. А теперь не пиши. Слушай. — Кот Баюн откидывается на спинку стула и щурит умные глаза, и курит. И дым летит прямо на меня. — То, что я сейчас расскажу, — фантастично. Это во-первых. Во-вторых, это настолько фантастично, что ты можешь усомниться. Однако не торопись. Тебе я скажу. Никому не говорил, а тебе скажу. — Кот оглядывается и переходит на шепот: — Я Его видел. Да-с! И был непомерно ошеломлен. Я был растоптан его грандиозностью, как моль. И обескуражен, как мышь. Хотя я видел в жизни разные причуды и обороты, и меня не просто ошеломить и обескуражить.

А теперь пиши. Не сомневайся и пиши все, что бы я ни наплел. Поверь, оно того стоит.

Симфоническое сочинение в пяти частях

1.

Гарри был пег, лыс и грузен.

Хотя бывал изящен, как франт.

А иногда даже вычурен и помпезен.

Он был как бы чрезмерен. Витиеват и чрезмерен. Хотя мог быть comme il faut.

Иногда он впадал в меланхолию и говорил так: «Все это было, было…». И при этом взрывался и горел. И рыжие кудри струились по плечам золотым огнем. И подрагивали, и вспыхивали. И золотом светились зрачки. И золото кипело во рту. И золото на каждом пальце.

И пальцы вились гладкими змейками, оглаживая сюртук. Добротный сюртук болотного цвета с бриллиантовыми блестками.

Чрезмерен был Гарри, но не пошл.

Он все время как бы таился. Как бы прятался сам в себе.

И в то же время выглядывал и улыбался. Как бы намекал на что-то. Словно он что-то имел, но прятал. Но хотел показать. Но как бы не решался.

Он оглаживал сюртук гладкими пальцами и теребил бусинки бриллиантов. И крутил пуговку на сюртуке. И не решался ее расстегнуть. И смотрел золотыми глазами на носок своего сапога. И томился. Или делал вид, что томится. Он был игрок и плут. Но что-то в нем было стоящее. Вкус, наверное. И то, что сокрыто от глаз.

И когда наконец он решался расстегнуть пуговку сюртука, в нем самом что-то менялось, как бы гасло. Золото меркло, и бриллианты не бросались в глаза. И сам он становился тускл и грузен. И движение рук резки и без изящества. И глаза смотрели без плутовства, просто и отрешенно. И некое болезненное усилие стыло на лице.

Торжественен и странен был Гарри в те минуты.

А когда он все-таки расстегивал пуговку (неловко, с усилием) и распахивал сюртук, то немногие из его подопечных выдерживали это зрелище. Совсем, совсем немногие смотрели туда неотрывно.

Я сам это видел однажды, и ничего ужаснее, поверь, наблюдать мне не приходилось.

Под сюртуком у Гарри была ДЫРА.

2.

Дыра была пуста. То есть пуста абсолютно. Но что-то в ней было такое, что притягивало. И это что-то не поддается описанию! Нет… не могу… не поддается… то выше моих сил! (И Баюн зарыдал, нимало меня не смущаясь.)

3.

Гарри остался один…

В этот раз он одолел его очень быстро. Но Гарри не чувствовал удовлетворения от столь скорой победы. Такой оборот не входил в его расчет.

Его подопечный был поэт. И Гарри пришел к нему ночью. Весь в золотом дыму и блеске бриллиантов. И принялся расшаркиваться и как бы таиться.

— А это ты, пес, — сказал поэт, — пришел-таки…

— Все это было, было… — сказал Гарри и стал ворожить над сюртуком, пламенея и подрагивая…

Он жеманничал и теребил гладкими пальцами бусинки бриллиантов. И смотрел на носок своего сапога.

Поэт же смотрел прямо перед собой и ждал. Ждал, когда Гарри закончит свой бесполезный ритуал. Он знал, что у того припрятано, и не было ему дела ни до самого Гарри, ни до его ужимок.

И когда Гарри наконец распахнул сюртук и обнаружил свою страшную тайну, поэт долго и неотрывно смотрел в это пустое пекло.

Потом встал, распахнул окно и шагнул с подоконника вниз.

И Гарри остался один.

Он стал пег, лыс и грузен. И бриллианты погасли, и дым золотой отлетел.

И стало ему тошно и страшно…