Михаил Березин - Эвтаназия

Игра получилась весьма увлекательной и шла с переменным успехом. Потом мы полежали вместе в ванной, как истинные супруги Середа.

Вечерний половой акт по буйству не уступал утреннему, потом она по своему обыкновению быстро уснула, а на меня навалились тягостные думы.

Честно говоря, я был вовсе не в восторге от того, что произошло. Когда я работал над „Предвкушением Америки", мне казалось, что это – хороший трамплин для моего собственного взлета. Что если мне удастся благополучно справиться с этим, у меня наконец-то появится шанс. Я думал, что вынашиваю в себе роман Середы, а оказалось, что я вынашиваю его самого. И вот, как это бывает в фантастических фильмах, в один прекрасный момент „бессребреник и бедолага" в джинсовом костюмчике заходится в предсмертном вопле, и из его раздираемого на части тела, сквозь кости, мясо и фонтанирующую кровь, победоносно выползает респектабельный господин в смокинге и с бабочкой на длинной шее. Причем обновленный – без ужаса в душе.

Отныне мне предстояло доживать жизнь за другого человека. Или в свою очередь врезаться в панелевоз. А что? Неплохая идея. Почему-то мне вспомнился мой последний незаконченный роман. Быть может, как и Середа свое „Предвкушение Америки", я завершу его не на бумаге, а в реальной жизни? А кто-то потом допишет за меня. Интересно, кто бы это мог быть? Ничего, Момина подыщет. Присосется к новой жертве своими несравненными ягодицами.

Я спустил ноги с кровати и проследовал в свой рабочий кабинет. Плюхнулся голой жопой в кресло-качалку и начал раскачиваться. Потом мне это наскучило, я подошел к окну и выглянул наружу.

Ночь выдалась лунная. Хорошо была видна дорога, на которой когда-то летевший с огромной скоростью автомобиль едва не сбил Колю Чичина. И тот написал роман „Великая битва" о войне пешеходов с автомобилистами. За дорогой просматривался мой двор… Я вздрогнул. В саду неожиданно вспыхнул костер. В багровых отблесках его пламени я увидел Фила и Юльку Мешкову, и Эрика Гринберга, и Колю Чичина, и Лену Петрову, и даже самого себя. И еще, почему-то, Еву. Фил читал отрывки из Генри Миллера, и все слушали его, затаив дыхание. Временами тишина прерывалась чьими-то комментариями. А потом я заметил, что меня там уже нет. Я – вот он, наблюдаю за происходящим из окна собственного кабинета. И нас разделяет вовсе не дорога, а пропасть, через которую не перейти. И снова, в который уже раз, передо мной возникли остекленевшие глаза Джека Николсона…

Смокинга с бабочкой на мне сейчас не было. Я был совершенно наг, а потому волен в своих действиях. Я подошел к столу и взял чистый лист бумаги. Что бы такое написать, чтобы окончательно поставить точки над „и"…

Я осклабился. Представляю, как это мерзко выглядело при лунном свете. Из-под моих пальцев гремучей змеей выползла строка:

„И все же „Приглашение на казнь" – подражание Кафке".

Теперь мосты сожжены…

Я облачился в свою джинсовую униформу, потихоньку выскользнул из дома и бодро зашагал по направлению к городу.

Конечно, о Моминой я еще не раз пожалею, как о бабе, но ничего тут уже не попишешь.

Не попишешь…

Вспомнился огромный макет книги в холле издательства „Квазимодо". Мы все там, внутри, а охранники с бритыми затылками – те самые ангелы, стоящие у входа, только вместо мечей у них – мобильные телефоны.

Интересно, когда Момину впервые посетила идея слепить из меня Середу? Не в ночь ли окровавленных простыней, когда она стояла под душем?..

О, Боже…. К черту!!!

В десятом часу утра я уже прохаживался рядом с психушкой. За прошедшее время здесь произошли кое какие изменения: больные более не расхаживали в пижамах и халатах, как это было принято раньше, а щеголяли в самом разнообразном шмотье. Несколько человек даже были облачены в такие же джинсовые костюмы, как и я. Что ж, тем лучше, тем лучше. Часть территории, принадлежавшей больнице, была засажена липовой рощей. Я выбрал самый отдаленный участок и, перекусив кусачками ржавую проволоку, натянутую поверх забора, проник внутрь. Миновал рощу и присоединился к веренице психов, с пристальным интересом разглядывающих дохлого воробья. Фила среди них не было.

Я начал бродить по территории, шаря глазами по сгорбленным фигурам. Наконец, я нашел его. Он был одет в светло-серый замызганный плащ, который к тому же ему явно был велик. Полысел он еще больше. Венчик волос, обрамлявший лысину, начинал седеть. Я взял его за руку и повел в рощу. Он не противился.