Михаил Березин - Эвтаназия

– Да, – сказала она. – Не будь он моим отцом, я полюбила бы его как мужчину. Оф кос.

Впрочем, даже если бы она и не призналась, я уже и сам догадался.

– Он был замечательным отцом и старался оградить тебя от жизненных передряг, – принялся вещать я. – В любой ситуации умел находить оптимальное решение. Это ведь он помог тебе нащупать свое призвание, я имею в виду профессию переводчицы, не так ли?

– Да, – сказала она.

И тут из меня вывалилось все то, о чем рассказывал мне Гарик, только на сей раз вместо сына фигурировала дочь.

Она впитывала каждое слово. Ее ослабевшие губы слегка приоткрылись. Она смотрела на меня с ужасом, широко раскрытыми глазами, словно на шамана.

– Теперь я не сомневаюсь, что ты допишешь роман, – прошептала она.

Правда, теперь я и сам в этом не сомневался.

Вечером в постели она по своему обыкновению прижалась ко мне ягодицами и уснула. А я, заложив руки за голову – в такой позе особенно отчетливо проступали ребра, – принялся размышлять.

Оказывается для того, чтобы закончить книгу, достаточно обуздать Ловчева, сделать его послушным авторской воле, этаким зомби, который в жизни своей прошел по стопам Виктора Середы. Если вдуматься, Середа сам дописал роман, а мне осталось лишь положить его на бумагу. И мне действительно повезло, что я встретил на кладбище Гарика. Он помог обнаружить черный ящик, оставшийся после катастрофы.

Основной задачей теперь было разобраться в уровнях: Ленин с соавторами сочинил Момина, Момин – Середу, Середа – Ловчева. Момин восстал против Ленина, Середа – против Момина, Ловчев – против Середы. Битов сочинил Урбино Ваноски, Урбино Ваноски – „Преподавателя симметрии"… Или все не так? Кто сочинил „Преподавателя симметрии": Урбино Ваноски или Битов?

Наверное не во всех оценках Гарик был предельно точен. С какой целью его отец подбросил Ловчеву документы наркосиндиката уже никто никогда не сможет сказать. И почему он прекратил работу над романом – тоже. Возможно, в отличие от Коли Чичина, Середа вовремя понял, что может угодить в коварную западню, поставив себя на место персонажа. Пораскиньте мозгами: вы оказались на месте книжного персонажа и совершаете какие-то поступки. Но тогда возникает проблема художественной правды. Если в жизни вы этих поступков не совершали, значит в книге заключена ложь. Другое дело персонаж ставить на место автора – это не столь опасно. Но Ловчев не пожелал становиться на место Середы. И у последнего остался незавидный выбор: либо поставить себя на место Ловчева, а это – западня, либо вообще бросить писать роман.

Впрочем он дописал его – на окружной дороге, когда его автомобиль на полной скорости врезался в панелевоз. В какой момент пришел он этому убийственному выводу? Выводу, который мне помог понять Гарик, и благодаря этому теперь я смогу дописать роман?

Жить с идеалами? Они практически всегда заводят в тупик. Жить без идеалов? Это – уже тупик.

И еще один любопытный повод для размышлений. До поры до времени Середа рассчитывал, что Ловчев – это он. А Твердовский – стало быть, я – его антипод. Т.е. Середа считал меня своей противоположностью. Но на каком основании? Что наплел ему обо мне Евлахов? Середа интересовался лидерами литературного андеграунда. А я никогда не был лидером – лидерами были Фил и Коля Чичин. Я же наряду с Юлькой Мешковой, Петькой и Эриком Гринбергом был всего лишь простым солдатом андеграунда. Только я – единственный, кто уцелел и вроде бы продолжал заниматься тем же. Вот именно, вроде бы. Остался ли я верным солдатом андеграунда – вот в чем вопрос.

„О Боже, дай мне одно крыло Антуана де Сент-Экзюпери, а второе – Ричарда Баха!"

Какая это мука – жить без крыльев!

Но почему для Середы это было важно: соотнести себя с кем-либо из лидеров андерграунда? Быть может он подсознательно чувствовал, что только отморозкам дано быть персонажами Великой Книги и никакой другой?

Впрочем, не все лидеры андеграунда были отморозки, далеко не все…

Я осторожно отлепился от ягодиц Моминой и перевернулся на другой бок.

Середа всячески стремился к обретению душевного равновесия. И, естественно, хотел того же для своих детей. Здесь он довольно-таки неплохо преуспел. Правда, в отношении Гарика это справедливо лишь до тех пор, пока Середа не отпустил его на войну. Сам же Середа относился к людям, для которых состояние равновесия – вещь недостижимая. Слишком социальной он был личностью. А здесь одно исключает другое. До поры до времени казалось, что он своего добился, но тем сокрушительнее был завершающий удар.