Алексей Колышевский: МЖ-2. Роман о чиновничьем беспределе

Архимандрит по своему обыкновению выслушал меня, не перебивая и ничем не выражая своего отношения. Стоило мне закончить, как он с облегченим выдохнул, тем самым давая понять, каких трудов ему стоило перенести мою речь.

– Знаешь, Марк, если говорить откровенно, с точки зрения Христианской церкви ты еретик, причем еретик убежденный, умеющий убеждать и тем представляющий немалую опасность в деле совращения паствы. С кем еще ты делился своей доктриной?

– Да так, – буркнул я, – я вам рассказывал тогда, на вокзале, про эту девушку-сатанистку. На нее мои слова как будто произвели сильное впечатление. Во всяком случае, она изменилась, хотя это ей не помогло.

– Только ей? – быстро переспросил он.

– Только ей. Знаете, достаточно сложно найти человека, готового выслушать такое. Друзей у меня почти нет… Я понимаю, что разрушаю стереотипы и идеалы, но я также разрушаю догму, заложенную в человеке. У той девушки была ее догма о Сатане, а я смог удалить ее, точно раковую опухоль. Она покончила с собой, потому что я так и не смог до конца вылечить ее, да, признаться, и не хотел, ведь она причинила многим людям столько горя и получила то, что заслуживала.

– Вот! – воскликнул архимандрит и ударил себя ладонью по колену. – Вот оно! Никому не нужно твое вмешательство! Ты словно змей-искуситель, бес во плоти! Тебя нельзя переубедить, потому что твоя бесноватость слишком сильно тебя охватила! Я еще раз говорю тебе, ты – еретик. Ты смешал то, что смешать невозможно, придумал какую-то теорийку, и теперь тебя раздувает от осознания собственной правоты! Да знаешь ли ты, сколько до тебя было таких теориек?! И где они все, а?!

В этот момент ударил колокол, и распаленный спором архимандрит вскочил со своего чурбака и ткнул пальцем в сторону монастыря:

– А вот это, оно издревле! Этому две тысячи лет! Две тысячи лет люди верят так, как для них было написано в Библии. Только так, и никак иначе. И Бог для них такой, который подобен человеку, и диавол для них с рогами, и Сын Божий для них непостижим и непререкаем, а ты говоришь о нем так, будто Иисус твой приятель, с которым вы вместе пьете пиво и таскаетесь по девкам!

– Но я такого не говорил и даже не думал! – попытался возразить я, но отец Александр был в такой великой ярости, что ничего не желал слышать.

– Вот что я решил, – внезапно стихнув и успокоившись, вымолвил он. – Уходи. Оставь нас Христа ради!

– Но я…

– Оставь! Уйди! Прошу! В чем мы пред тобой виноваты? В том, что безропотно пустили к себе в обитель, а ты оказался волком в овечьей шкуре? Да, мы здесь живем по монастырскому уставу и благодарим Бога за то, что он именно нас избрал для такой жизни. Нам другого не надо! И я не хочу, чтобы ты смущал братию, а рано или поздно ты попытаешься это сделать, потому что твоя проклятая ересь, сидя в тебе, требует распространения. Если бы ты был кем угодно: алкоголиком, наркоманом, убивцем, то здесь бы ты смог обрести новую жизнь, но ты словно лукавый, тебя не исцелить. Вон! Изыди! Прочь! Я скажу, чтоб тебя отвезли на станцию.

– Спасибо, отец Александр. За все спасибо, а прежде всего за вашу несгибаемую веру. Просто мы с вами идем к одной цели разными дорогами…

– Полно! Ступай! Не хочу ничего больше слышать от тебя.

– Простите Христа ради. – Я вдруг почувствовал, что всерьез привязался к этому месту, к лесопилке, к людям, которые здесь живут, и, скорее всего, я так чего-то и не понял. Не успел понять… И зачем я вылез со своей «теорийкой»! Накопилось, давно ни с кем не говорил по душам, все работа да молитва, а самое ценное для человека – это возможность общения с себе подобным.

– Прощайте, – сказал я, судорожно сглотнув комок в горле.

– Ступай с богом, – архимандрит было хотел перекрестить меня, но в последний момент рука его опустилась. Так он меня и не простил, даже ради Христа не простил. Такие дела…

Я много где работал, и отовсюду меня увольняли. Причин для этого, как правило, было две: распиздяйство и воровство. Сейчас я вновь чувствовал себя уволенным, но по иной причине, и на душе у меня было так тяжело, словно это сам Иисус уволил меня. Передал факсом через архимандрита приказ: «Уволить. Пусть катится на все четыре стороны. Число. Подпись». В трапезной никого не было. Из чулана я достал свою кожаную дорожную сумку «Johnston & Murphy», раскрыл ее, посмотрел на свои карнавальные наряды: ментовскую форму, китайский спортивный костюм, вспомнил, что на мне ряса, телогрейка и валенки, и хотел было снять все это, оставить, но представил, что мне переть двадцать верст до станции по морозу, и переодеваться не стал. Вместо этого оставил на столе в трапезной деньги: так будет правильно. Я не знал тогда, что объявлен в федеральный розыск, что Коваленко ежечасно требует от Шершуашвили доклада о том, как продвигаются мои поиски, что генерал Петя нервничает, а Герман так и не ушел в отпуск, поскольку также занят моими поисками. Просто мне еще немного хотелось побыть в роли монаха, ведь я так люблю сцену и шекспировское: «Жизнь театр, а люди в нем актеры». Если бы можно было что-нибудь вернуть, я бы точно стал актером, великим лицедеем. Я играл бы брата Короля в «Гамлете» и Яго в «Отелло», я играл бы исключительно злодеев, которые интригуют и убивают, но делают это с помощью театрального реквизита. А мой реквизит – пистолет и винтовка – лежал на дне сумки, а ряса спасла меня от федерального розыска, но об этом чуть позже.