Александр Кожедуб - Мерцание золота

— Инесса, все в порядке? — спросил Семенов единственную в этом доме женщину.

— Да, — улыбнулась она.

«Хозяйка», — понял я.

Она была столь же роскошна, как и особняк.

За столом я оказался рядом с человеком заурядной внешности, каких полно в мытищинской администрации.

— За коммуникации отвечаю, — представился он. — Николай Владимирович.

— Наливайте, Николай, — сказал я. — Русский человек за столом должен быть с распахнутой душой и горящим взором.

— Здесь есть кому наливать, — с опаской оглянулся по сторонам Николай Владимирович.

И был прав. Появился человек соответствующего звания и наполнил рюмки. Выпили за здоровье хозяйки, хозяина, главы района. О нас с Николаем никто не вспомнил. Но это и хорошо. Всяк сверчок знай свой шесток.

Я закусил сёмужкой, похлебал суп, приступил к мясу, зажаренному на открытом огне.

Со стены на меня надменно взирала голова лося с огромными рогами. «Свалится — убьет, — размышлял я. — Но отчего ей падать, не на войне, чай, в новой России обедаем. Хотя рога на голову могут свалиться и без войны».

— Пацаном я у него яхту драил, — уловил ход моих мыслей Николай Владимирович. — Женщин там не было.

— Совсем? — удивился я.

— Совсем. Во всяком случае, когда мы ее драили.

Я подумал, что в этот момент их там и не должно быть.

— Яхта у него уже при Советах была? — спросил я.

— А как же, недалеко отсюда, на Пироговском водохранилище.

— Хорошая?

— Крейсерская.

Студентом мне тоже доводилось драить крейсерскую яхту, но я эту тему не стал развивать. При любом общественно-экономическом строе одни драят, другие командуют. Святославу Ивановичу на роду было написано быть капитаном.

— В церковь заедем? — предложил Семенов, когда обед закончился.

— Заедем, — согласился Стахов.

После обеда к нему вернулось хорошее расположение духа, он уже почти не вздыхал.

— Где эта церковь? — спросил я Николая.

— В Рождествене, родовом имении Суворова, — сказал тот. — Вы езжайте, а у меня здесь дела.

На самом деле для него не было места в хозяйской машине. Но и это характерно для любого строя.

К Суворову, братцы, на приступ!

По дороге Семенов рассказал, что Рождествено принадлежало отцу полководца, генерал-аншефу Василию Суворову, который купил имение у князя Барятинского. Здесь Александр Васильевич познакомился с княжной Варварой Прозоровской, жившей по соседству.

— Но брак был несчастливым, — сказал, поморщившись, Семенов. — Александр Васильевич похоронил в Рождествене отца и установил каменный саркофаг с надписью: «Здесь покоится прах генерал-аншефа Василия Ивановича Суворова, умершего 15 июля 1775 года». А в семнадцатом году этот саркофаг вскрыли и останки выкинули. Церковь тоже пришлось восстанавливать.

Машина остановилась у входа в церковь, возле которой нас поджидал священник.

«Сытное место», — подумал я, разглядывая золотой крест, возлежавший на объемистом чреве батюшки.

Мы вошли в храм.

— Недавно закончили реставрацию алтаря, — с гордостью сказал Семенов. — Второго такого нет.

Алтарь сиял золотом. Для деревенской церкви он был излишне роскошен.

«Но ведь это принцип, — одернул я себя. — Здесь все должно быть лучшим, от конюшни до церкви, не говоря уж о людях».

Я зажег свечу, всунутую мне в руки, перекрестился и прочитал Христову молитву. Это была единственная молитва, которую я твердо знал.

— Пойдемте, кое-что покажу, — поманил меня Святослав Иванович.

Мы вышли из храма и остановились у металлической ограды.

— Это место я купил для себя, — сказал Семенов. — Здесь меня похоронят.

Я посмотрел на него — и с трудом закрыл рот. Все-таки мне далеко было до людей, владевших конюшнями, яхтами, самолетами и вертолетами.

Через полгода мы выпустили большую книгу о Мытищинском районе, в которой рассказывалось и о поселке Славино.

А еще через какое-то время пришла весть, что Святослав Иванович Семенов погиб при аварии вертолета. Он был похоронен на том самом месте, которое мне показывал.

Но перед этим глава мытищинской администрации попал в больницу и скоропостижно скончался. О причине его смерти никто ничего не знал.

Не успел я войти в свой кабинет, как раздался телефонный звонок.

— К директору, — услышал я голос секретаря.

Утренний вызов к начальству обычно ничего хорошего не сулил.

Я спустился на второй этаж.

Вепсов сидел за столом и что-то писал. Под лампой, раскинувшись во всю длину, спал кот Тим. Его хвост мешал Вепсову, но тот кота не трогал. Тим был любимцем. Из обычного черно-белого дворового кота он незаметно превратился в фаворита, из подвала перебравшегося во двор, оттуда на первый этаж здания, а там по широкой лестнице в директорский кабинет. Причем в кабинете Тимка чувствовал себя истинным хозяином, спал где хотел, мог и пописать в углу. Больше всего ему нравилось лежать под настольной лампой.