Мартин Эмис - Информация

Этот район города ветвился и размножался, как семья нищих по фамилии Роксхолл. Роксхолл-роуд, потом Роксхолл-стрит. Роксхолл-Террас и Роксхолл-Гарденз. Потом — Роксхолл-Корт, Роксхолл-лейн, Роксхолл-клоуз, Роксхолл-плейс, Роксхолл-роу, Роксхолл-уэй. Так что сначала едешь по Роксхолл-драйв, затем паркуешься на Роксхолл-парк, а потом идешь пешком по Роксхолл-уок. Ричард запер «маэстро», дни которого уже были сочтены, потом обернулся, чтобы окинуть взором пейзаж, если уместно говорить о пейзаже, или о месте действия, или о чем бы то ни было в этом роде в такой перекошенной, с завихрениями прозе. Вообще-то, сейчас, пожалуй, самое время сделать краткий экскурс в прозу Ричарда (полагаю, именно этим сейчас и занимается Гэл Апланальп), пока он сам, чертыхаясь, ковыляет в поисках Дарко и Белладонны от Роксхолл-авеню через Роксхолл-Кресент к Роксхолл-мьюз.

По сути своей Ричард был заблудившимся, брошенным на произвол судьбы модернистом. Его оппонент Гвин Барри, пожалуй, не задумываясь, согласился бы с мнением Германа Мелвилла, что искусство должно доставлять читателю удовольствие. Модернизм был лишь кратким отступлением в сторону усложненности. Однако Ричард по-прежнему пребывал в этой усложненности. Он не испытывал ни малейшего желания доставлять читателю удовольствие. Как раз наоборот, Ричард испытывал своего читателя на прочность, чувства его читателя должны были звенеть, как туго натянутая тетива. В «Преднамеренности» повествование велось от первого лица, в «Мечтах…» — от строго конкретизированного третьего. Безымянные «я» и «он» были заместителями автора. Романы Ричарда представляли собой лишь изредка не прерываемые внутренние монологи автора. «Без названия» с его восемью временными планами и командой из шестнадцати рассказчиков — рассказчики сменяли друг друга, но ни один из них не был достоверным рассказчиком. На первый взгляд это могло показаться отказом от его прежней схемы, но лишь на первый взгляд. Как и прежде, это был только один голос. И этот голос звучал умно и эротично… Хотя проза Ричарда была талантлива, он не пытался писать талантливые романы. Он пытался писать гениальные романы, как Джойс. Что касается гениальных романов, Джойс, несомненно, на первом месте, но даже его романы — наполовину занудство. Ричард, вероятно, был занудой от начала до конца. Если попытаться определить его прозу одним словом, то почти наверняка таким словом окажется «нечитабельная». На тот момент роман «Без названия» еще оставался непрочитанным, но никто и никогда по собственной воле не мог дочитать до конца его предшественников. Ричард был слишком горд и слишком ленив и в некотором смысле слишком умен и слишком безумен, чтобы писать талантливые романы. К примеру, сама мысль о том, чтобы вытащить персонажа из дома и заставить его тащиться невесть куда через весь город, приводила его в состояние, близкое к изнеможению…

Ричард дошел до угла. За углом был Роксхолл-Парейд. На другой стороне улицы за проволочной изгородью располагалась детская площадка, впрочем, она была облюбована вовсе не детьми (вы заметили, как там тихо), а трезвыми старыми пьяницами. Они слонялись между качелями, перекладинами, лесенками, горками и каруселями. Интересно, похоже это на Нью-Йорк? По пути сюда Ричард пересчитал всех «лежачих полицейских». «Лежачие полицейские» — это единственные полицейские, которых можно увидеть в таком месте. От таких мест лучше держаться подальше. Ричард прошел мимо еще одного полусгоревшего матраса. Вероятно, Божье Откровение в этой округе снизойдет в виде горящего матраса… Ричард продолжал писать об этом мире, но в реальной жизни он не был в таких местах уже лет шесть-семь. Он лишь изредка соприкасался с этим миром, проезжая мимо на своем ядовито-красном «маэстро».

Добравшись до нужного дома и удостоверившись, что не ошибся адресом, Ричард помедлил у подъезда: обернулся и напоследок окинул окрестности смиренным взором. Проволочная изгородь, кроны деревьев с обкорнанными ветками. Нищета век за веком твердит об одном и том же, хотя свои мысли она выражает по-разному. Нищета, окружавшая сейчас Ричарда, изъяснялась кратко, предложения изобиловали синтаксическими ошибками и нецензурной бранью. Какая же связь между всем этим и неудачным силлогизмом, родившимся у него в голове десять часов назад, когда он пил чай и курил после очередной неудачи с Джиной? Силлогизм звучал примерно так:

A. Дерьмо Гвина нравится миру; значит, его дерьмо всемирно.