Мартин Эмис - Информация

Это явление повседневное и обыденное. Волны беспрестанно накатываются на морской берег, грузно вздымаются и опадают, возвращаясь в лоно вселенной со звуком вдыхаемого сквозь сжатые зубы воздуха.

Слабость нащупает ваши слабые места. Слабость, ставшая сильной и могучей, поразит вашу самую уязвимую точку. Если это голова, то голову. Если это сердце, то сердце. Если чресла, то чресла. Если глаза, то глаза. Если уста, то уста.

Информация — это ничто. Ничто — это ответ на столь многие наши вопросы. Что случится со мной, когда я умру? Что такое смерть? Могу ли я что-нибудь с этим сделать? Что лежит в основе Вселенной? В какой степени мы можем влиять на эту Вселенную? Какой срок отведен нам в космическом масштабе? Во что в конце концов превратится наш мир? Какой след мы оставим, чем мы запомнимся?

— Дверь, — сказал Ричард. — Дверь. Я…

— Что такое?

— Просто плохой сон. Ничего страшного.

— Успокойся, — сказала Джина. — Ш-ш-ш…

Было семь часов вечера, и Гвин Барри ехал прямо на низко стоящее солнце, в кровавое море заката. Улица с односторонним движением убегала в туннель зеркала заднего вида; а над головой Гвина с неба свисало клочковатое склеротическое облако — изгой горних сфер: оно напоминало глубоководную рыбу, чей неисправный локатор завел ее туда, куда не следовало, — на мелководье в ярких солнечных бликах. Поэтому вечер напоминал парижские вечера с их живописностью: прозрачный свет, на который скоро упадет тень. Будь Гвин моложе (скажем, лет в семнадцать) или будь он другим человеком, он, возможно, заметил бы тошнотворную неестественность этого вечера. Но он был Гвином Барри. И он возвращался после часовой тренировки в «Колдуне». К тому же Гвин немного выпил за обедом с Мерседес Соройя, у которой к нему было предложение, и еще — сегодня в десять вечера должны были объявить результаты «Глубокомыслия». Гвин ехал в город, а это забирает часть ваших мыслей и переключает их на другое — на этот город с его сырыми и душными улицами.

Впереди стоял оранжевый фургон, перегораживая узкий выезд на проспект Сазерленд-авеню. Гвин сбавил скорость и, подъехав поближе, остановился на почтительном расстоянии. Сквозь щель боковых окон фургона он увидел, что кабина пуста и мертва, словно из нее вынули мозг. Гвин огляделся по сторонам, ожидая увидеть поблизости какого-нибудь типа, который скоро заберется в кабину и отъедет или, по крайней мере, откроет капот и будет стоять и смотреть на мотор. Для того чтобы Гвин почувствовал раздражение, прошло слишком мало времени (в конце концов, он ведь не Ричард, который бы уже дергался). Слишком мало времени, чтобы Гвин решил посигналить… Когда Гвин почувствовал удар, он был удивлен не столько толчком (не очень сильным), сколько оскорблением, нанесенным его пространственному восприятию. Всего секунду назад залитая тяжелым вечерним светом улица в зеркале заднего вида была пуста. Гвин обернулся. Всю ширину его тонированного заднего стекла занял старенький «моррис-майнор» с деревянным кузовом. За рулем сидела старая дама в шляпке без полей и белом шарфике; взгляд у нее, как и у всех старых дам, был умоляющий. Ощутив мощный прилив уверенности, Гвин моментально проникся любовью к старой даме, к ее белому шарфику, к невинному «моррису» с его деревянной рамой. Да — минуточку — старая дама уже выбирается из машины. Гвин отстегнул ремень безопасности. Он собирался проявить чудеса любезности. Он не знал, как зовут эту старую даму. А ее звали Агнес Траунс.

Гвин шагнул в розоватый свет под облаком цвета требухи. Он резко обернулся — оранжевый фургон, издав ржание, быстро покатился по свободному проспекту. Потом Гвин снова обернулся: старая дама как-то подозрительно проворно удалялась между припаркованными у обочины машинами. В это время вторая дверца «морриса» медленно открывалась. И, пригнув головы, они вышли из машины, а затем выпрямились. У одного были рыжеватые волосы и почти незаметные брови. Другой был худощав, в черной низко надвинутой шляпе, в черном шарфе, обмотанном вокруг шеи, и в черных очках, закрывавших половину лица. Гвин был более чем готов. Единственное, что он чувствовал, было раскаяние, паника и облегчение.

— Как ты назвал мою мамочку?

— Что?

— Ничего, — сказал Стив Кузенc, подходя и нащупывая под пальто монтировку, — никто, ты понял, никто не смеет называть мою мамочку старой каргой.

Солнце взирало на это с неодобрением, но не совсем искренним. Солнце очень старое, но оно никогда не говорит правды о своем возрасте. Солнце выглядит моложе своих лет: старше на восемь минут. Мы всегда видим солнце таким, каким оно было восемь минут назад, когда его свет начал свой путь длиной в восемь световых минут. Когда Стив Кузенc и Пол Лим (подручный) двинулись на Гвина Барри, на самом деле солнце выглядело на восемь минут моложе своего возраста и на восемь минут краснее. Во времени образовалась дыра.