Алексей Саморядов - Праздник саранчи

— Сейчас. — Андрей вышел к коридор, кивнул. — Я скоро…

Он ехал из аэропорта на машине, когда въехали в город, уже рассвело. Андрей все смотрел на голые деревья, на старые дома. Проплыла мимо татарская мечеть…

Его приезд разбудил семью раньше обычного, но мать, когда он постучал, уже возилась на кухне.

— Я чего-то блинов решила напечь… Все не спится мне и не спится, — она сидела рядом с Андреем и гладила его по руке. — Ешь, сынок, ешь. Ты и в сметану макай, и в мед.

Андрей один за другим, молча, проглатывал горячие, с румяной коркой блины. Отец стоял напротив, у холодильника, на котором таял говяжий брус, курил в форточку, в трусах и майке, состоявший, казалось, из одних жил, с бритым морщинистым лицом и высоким гладким лбом под густыми, крепкими, без проседи волосами.

Вошла сестра, уже умытая, причесанная, села, прижавшись к брату, невысокая, но стройная и крепкая, с таким же простым лицом, как у матери, но смешливыми глазами.

— Холодно там? — отец, босой, переминался на худых ногах.

— Да нет, не очень.

— Ты уж, сынок, извини, — снова заговорила мать, — что мы теперь денег мало высылаем, тут то одно, то другое, а потом вот ей, Ирине, на свадьбу собирали, да она опять что-то поругалась…

Ирина засмеялась, поцеловала брата. Андрей встал. Вышел, принес молча, протянул отцу ондатровую шапку, положил на стол деньги.

— Купите чего… И больше, мам, не присылай, я теперь гонорары получаю…

— Неужто платить начали?

— Начали, начали… — он незаметно протянул сестре цепочку.

— Господи, это мне, что ли? Мам, смотри! — она проворно надела цепочку на шею.

— Слушай, какая-то она не такая, — отец, надев шапку, трогал ее руками. — Важная какая-то.

— Ничего, в цеху зимой будешь одевать…

Они сидели вокруг него, расспрашивали, пока было время, а он все ел горячие, в масле, блины…

Когда все ушли, он умылся и снова оделся.

День выходил хмурый, ветреный.

Стоя в автобусе, Андрей открыл стекло, снова глядел на старые желтые дома, на редких в рабочий день прохожих. Выйдя, шел переулками, распахнувшись теплому ветру, глядел все на старые деревянные бараки, на пустые просвечивающие сады…

Дом стоял среди таких же одноэтажных домов, за домом — огород, за огородом — обрыв к реке, уже открывшейся, с черной полной водой, из которой на той стороне торчали затопленные осины, а дальше лежала бурая сожженная степь.

Мать ее, он не помнил, как ее зовут, пришла недавно со смены, еще не ложилась. Она узнала его или сделала вид, что узнала, очень обрадовалась, когда он спросил про Tаню, провела в ее комнату, села напротив, утирая выступившие тотчас слезы.

— А как же, пишет, — отвечала она и, встав, принесла письмо. — Все нормально, пишет, работает швеей, рукавицы шьет, я, значит, тку, а она шьет, пишет, женщины попались хорошие, жить можно, даже кино показывают… — Она снова утерла глаза. Видно было, что она уже привыкла к тому, что слезы текут сами собой. — Пишет, чтобы не волновалась я, а как не волноваться, хожу вот, и плачу целыми днями, — она засмеялась. — Видно, у нее счастья не было, и у вас не будет.

Андрей, успевший оглядеть прибранную комнату, учебники на аккуратных полках, цветы на окне, платья в приоткрытом шкафу, с волнением взял у нее письмо.

Это был простой тетрадный листок, на котором, среди прямых, детским почерком написанных строчек, аккуратно и неправильно, той же шариковой ручкой нарисованы были роза и улыбающееся лицо.

— Из школьной тетради лист, — сказал он тихо.

— Наверное, там дают такие… — отозвалась она. — Ну а вы где?

— Я? Я так… учусь в одном институте… в Москве…

— Правильно, сынок, учись. А если, дай бог, встретится хорошая девушка, женись и оставайся там. Может, повезет тебе…

— А Коля, — Андрей вернул письмо, — он заходит к вам?

— Заходил раз, после суда, пьяный… Она последнее время дома жила. Иногда у него оставалась, но больше дома. Я ему говорила, что же вы так-то живете. Женились бы, как люди… Вот оно и вышло все.

— Скажите, может быть, вам деньги нужны?

— Да на что они теперь? Посылку только через год можно послать, да и то одну. И навестить через год, один раз только… Господи, и за что так-то, девочка ведь еще совсем. И никаких таких особых тряпок у нее не нашли, и денег, ничего. Уж правда, лучше бы ограбила или убила, чем так. Глядишь, минутку пожила бы… — закончила она с неожиданной вдруг ненавистью..

— Марат, мне ствол нужен…

— Когда? — Марат, невысокого роста, худощавый татарин, курил, трогал черный ус, глядел в землю.