Луис Сепульведа - Старик, который читал любовные романы

Он понял, что белые обречены. Рассвирепев, индейцы бросились в погоню. Босые, привычные к ходьбе по заболоченной почве, они быстро настигали своих обидчиков. Те, перебираясь вброд через протоку, еще больше замедлили шаг и стали удобными мишенями для отравленных дротиков. Лишь одному из чужаков удалось добраться до противоположного берега, где он тотчас же скрылся из виду за густыми кустами.

Тогда Антонио Хосе Боливар вернулся к двум шуар, оставшимся лежать на земле. Один из них был мертв. Выстрел почти в упор до неузнаваемости изуродовал его лицо. Другой же умирал прямо на руках Антонио Хосе Боливара, раненный в грудь. На руках у Антонио Хосе Боливара Проаньо умирал его друг – почти что брат – Нушиньо.

– Нехорошо все получилось, – прошептал Нушиньо искривленными от боли губами. – Не подобает мужчине так уходить. Душа моя не успокоится, а будет метаться по темному лесу, подобно слепой птице, пока не наткнется грудью на какую-нибудь сухую ветку. Друг, помоги мне уйти правильно.

Шуар окружили Антонио Хосе Боливара и умирающего у него на руках Нушиньо. Он знал, как ведут себя белые, и знал обычаи народа шуар. Слабый, едва слышный шепот Нушиньо подсказал ему, что настало время отдать долг тем людям, что спасли его от неминуемой гибели после укуса змеи.

Расплатиться по долгам считается святой обязанностью у любого народа. Не сказав ни слова, Антонио Хосе Боливар поднял духовое ружье и, перебравшись через реку, впервые в жизни отправился на охоту за человеком.

Выследить беглеца не составило большого труда. Перепуганный золотоискатель несся через прибрежные заросли напролом, оставляя следы, которые не было нужды отыскивать – они сами бросались в глаза. Не прошло и нескольких минут, как Антонио Хосе Боливар настиг чужака, замершего от ужаса в шаге от спящего удава.

– Зачем вы это сделали? Зачем стреляли?

Незнакомец навел на него ружье и, дрожа от страха, спросил:

– Где они? Где эти хибаро?

– На том берегу. Они не будут тебя преследовать.

Вздохнув с облегчением, золотоискатель опустил оружие, и Антонио Хосе Боливар воспользовался моментом, чтобы выстрелить из духового ружья.

Он промахнулся. Золотоискатель сумел увернуться от отравленного дротика, и Антонио Хосе Боливару не оставалось другого выхода, как сойтись с ним врукопашную.

Незнакомец был человеком сильным и опытным в драках, но в ходе борьбы Антонио Хосе Боливару удалось вырвать ружье у него из рук.

Никогда раньше ему еще не доводилось держать в руках огнестрельное оружие, но, увидев, как золотоискатель потянулся рукой за мачете, он интуитивно нашел на ружье то место, на которое нужно было нажимать пальцем, чтобы выстрелить. В следующую секунду испуганные резким громоподобным звуком птицы заметались над кронами деревьев.

Сам удивившись грохоту и мощи выстрела, Антонио Хосе Боливар подошел к незнакомцу. Двойной, из обоих стволов заряд картечи разворотил тому весь живот. Человек корчился на земле от дикой боли. Не обращая внимания на его стоны, Антонио Хосе Боливар перехватил его ремнем под мышки и потащил за собой к реке. Примерно на середине переправы он понял, что тащит труп.

На противоположном берегу его ждали индейцы шуар. Они поспешили к нему, помогли выйти из воды, но, увидев изуродованное картечью тело золотоискателя, зашлись в рыданиях, причину которых Антонио Хосе Боливар сумел понять не сразу.

Они оплакивали не незнакомца, поднявшего руку на их соплеменника. Нет, они скорбели по Нушиньо и по нему самому – по Антонио Хосе Боливару Проаньо.

Он не был одним из них – он был как бы одним из них. Это значило, что он должен был убить противника не чем иным, как только отравленным дротиком, дав тому перед этим продемонстрировать свою доблесть в честном поединке. Тогда в его теле, парализованном ядом кураре, сохранились бы смелость и мужество, которыми он обладал при жизни. Погибший с достоинством противник сохранял достойное выражение на уже мертвом лице. Отсеченную голову неприятеля с зашитыми веками, носом и ртом – чтобы мужество не покинуло ее через эти не охраняемые теперь душой отверстия, – полагалось выставлять в центре стойбища на шесте и лишь через несколько дней предавать своего рода погребению в муравейнике. В дальнейшем поклоняться следовало уже одному только черепу, храня в памяти образ достойно ушедшего из этого мира противника.

Какой же был смысл отрезать и сохранять вот эту голову – голову человека, лицо которого исказила перед смертью гримаса страха и невыносимой боли? От такого трофея победитель и сам мог стать лишь слабее духом и телом.