Но боль, самая острая, с каждым шагом все более свирепеющая, была все же в ногах, где все кости ниже колен были избиты особенно жестоко.
Теперь он шел как на подламывающихся ходулях. И после каждого шага, отдающего ослепительно черной вспышкой боли, все замирало у него внутри — в отчаянии страха перед новым шагом.
Его все время так и тянуло: встать на четвереньки и попробовать передвигаться так, чтобы только не испытывать этой пытки ходьбой.
О тех, кто его бил, ему неохота было думать. Несколько раз со смутным «спасибо» уважительно вспомнил мальчика по кличке Буба. Но в общем-то недосуг ему было думать об этом: боль, ожидание боли, претерпевание боли — вот это занимало его по-настоящему.
Он даже не заметил свет фар, вспыхнувших сзади. Шел себе и шел, как на разболтанных протезах, внимал увечьям.
Машина поравнялась с ним и поехала самым малым ходом.
Передняя дверца распахнулась, и человек в милицейской форме молча и изучающе стал рассматривать Чашкина, преодолевающего дорогу.
— Далеко путь держишь? — бодрым, дневным голосом спросил наконец сидящий в «газике», наглядевшись на Чашкина.
Чашкин прохрипел что-то неопределенное, махнув рукой вперед. Он даже не взглянул на говорящего.
Машина еще немного проехала рядом, потом отстала, и вдруг резким светом озарилось все вокруг Чашкина!
Он словно бы проснулся. Оглянулся. На крыше «газика», слепя глаза, светил маленький прожектор.
Чашкин поспешно отвернулся. Тут перед ним уже стоял милицейский.
— Документы есть?
Чашкин промычал отрицательное.
— Почему?
— Ограбили, — с клекотом сказал Чашкин. — Избили.
— Кто ограбил? Кто избил?
— Пацаны ваши. На машине.
— Описать можешь? Какие они из себя?
— Сволочи, — сказал с усилием Чашкин и закашлялся.
— Где живешь? Адрес?
Чашкин сквозь мучительный кашель отмахнулся:
— Далеко… Не здесь.
— Ну-ка давай-ка! Садись к нам в машину — разберемся! — Милицейский взял Чашкина за рукав. Тот робко попробовал высвободиться.
— Мне в Москву надо! Похороны у меня!
— Ишь ты! В Москву! — восхитился милицейский. — Так тебя там и ждут, такого красивого! Давай-ка для начала к нам заедем, а потом уже в Москву-то!
Задняя дверь «газика» была уже распахнута. Там было что-то вроде клетки.
Взвыв от боли в ногах, Чашкин кое-как забрался. Дверцу захлопнули. На оконце была решетка. Решеткой же отделялась и кабина, где сидел молчаливый штатский и куда бодро-спешно, как после удачной охоты, забрались на переднее сиденье милицейский с шофером.
Машина побежала по шоссе, свернула на плохой асфальт. Чашкин в тоске закрыл глаза. Он всем нутром своим слышал, что его везут в сторону!
— Вылазь! Чашкин вылез.
— Иди! Чашкин пошел.
За прилавком, похожим на тот, что был в отделе перевозок, сидел и иронически улыбался младший лейтенант.
— Вот, товарищ лейтенант! Подобрали на шоссе. Идет, говорит, в Москву. Документов нет.
— Ага. А почему же у тебя, дорогой товарищ, нет документов? — очень искренно, казалось, поинтересовался лейтенант.
— Обокрали.
— Ай-яй-яй! — в шутку ужаснулся лейтенант. — Обокрали?! Ну, и как же тебя обокрали?
Чашкин стал рассказывать. Говорить ему было трудно: болела грудь, да и неохота ему было говорить. Он видел, что натужным, насильственно-кратким его словам не верят.
— Там, в аэропорту, протокол составляли, — вспомнил он. — Вы, так свяжитесь…
— Ага! — совсем развеселился лейтенант. — Прямо сейчас и свяжемся! По спутниковой связи! — Однако тут же стал серьезный и даже грозный. — А теперь давай-ка и мы протокол составим. Но чтобы без вранья у меня! Понял? Фамилия?
— Чашкин.
— А может, Плошкин? Ты подумай! Ну ладно… пусть будет пока Чашкин.
— Я на похороны летел. У меня же телеграмма есть! — Чашкин полез за пазуху.
— Может, у тебя там еще что-нибудь есть? Логвиненко, обыщи-ка его!
Логвиненко обшаривал Чашкина, а лейтенант читал тем временем телеграмму.
— Вот! — сказал Логвиненко. — Кусок батона и бумажка с неизвестным адресом.
— Батон оставь, бумажку давай сюда! Чашкин всполошился:
— Э-э! Это адресок мне один шофер дал!
— Не боись! Все будет в целости! У нас ничего не пропадает. Больше ничего нет? — спросил лейтенант у Логвиненко. — Значит, оформляем как бомжа. По какому, говоришь, адресу проживал?
Опять ни единому его слову не верили. Опять кошмарное возникло ощущение: перед ним уже побывал в этих краях кто-то, так всем налгавший, что теперь уже никто никому не верил.
Читать дальше