Александр Дорофеев - Московское наречие

«Вот она, бля! – вскричал, ободряясь, Коля-нож. – Вообще-то я охотник, кого хочешь выслежу! Знаешь, сколько сайгаков перебил! Но кибитка моя, падла, так всегда спрячется, что и не знаю, найду аль нет!»

Навстречу им с невнятными намерениями, поскольку без хвостов, ушей и лая, выскочило множество лохмато-песчаных собак, каждая величиной с Колю-ножа. «Ах, мои сто блядей! – умилился он, слегка пообнимавшись с псинами. – Прочь, засранки!»

В быстрых сумерках подошли к глинобитному жилищу, окруженному плетнем, на котором торчали, как крынки, черепа каких-то человекообразных животных. Откинув овечий полог, ступили наконец в прохладный мрак. «Ты тут устраивайся, а я быстро соображу», – сказал Коля, отлично видевший впотьмах.

«Почему дети бояться тьмы? – растревожился Туз. – Наверное, помнят о ней такое, что взрослые позабыли». Доносилось шуршание, потрескиванье и нечленораздельные предложения. Стараясь расслышать хоть что-нибудь внятное, он от усилий все разглядел.

Прямо перед ним на резном надгробии сидела каменная баба, вроде скифской, но в ожерелье из раковин и с разинутым в крике ртом. Она рожала, и меж ног уже виднелась голова ребенка.

«Это Лучшая, или Сара по-тюркски. Богиня плодородия! – усиленно кивал Коля-нож, накрывавший у ее подножий если не стол, то пол. – Нашел неподалеку – вымыло дождями из кургана. Да что ты стоишь столбом? В ногах, известно, правды нет!»

Три пачки чая бухнул он в одну эмалированную кружку, и началось наполье чифирем и селедкой. «Горькое с соленым – такая наша жизнь! Первые свои годы совсем не помню. Скитался, кажется, беспризорником по улицам Нукуса. Пил водичку из луж, пока не подобрали добрые каракалпаки. А теперь гляди, каково – наша водочка-нукусовка!» – разлил он теплый напиток по пиалам и громыхнул, будто булыжниками, ладонью о ладонь.

Немедля из глубин кибитки явилась новая бутылка, вынесенная беременной в бледно-желтом сарафане женой, поражавшей, чем дальше, тем больше, сходством с богиней плодородия – такая же молчаливая отрешенность, да и одно на двоих имя. «Сара мне дана судьбой по уговору с Лучшей! У нас чисто платонические отношения, – заявил Коля, подразумевая, кажется, плоть. – Делаем детишек, и все тут! Их уже сто, пожалуй!» – махнул рукой по окрестностям. И только тогда Туз приметил деток, неуловимо и бесшумно, подобно стремительным теням летучих мышей, сновавших там и сям без страха тьмы и бездны, поскольку их самих была тьма-тьмущая и пропасть неизмеримая…

Голубоватая нукусовка из пиал пилась быстро и легко, добавляя гласные в слова и вообще желания поболтать. Коля-нож, свернувшись собачьим калачом на войлочной кошме, рассуждал без умолку: «Где правду найдешь? В ногах нету, да и в боках тоже. В животе, что ли? Порой думаешь, вот она, раскопал, но правда к истине отсылает! А истина только и говорит об имуществе и богатстве, о накоплении и капитале. Да разве ж это истина? Вот в ней, в Саре, истинная истина, хоть и рожает сидя. Видишь, кум, где у нее правда с истиной? Да там же, где вера, надежда и любовь – точно меж ног!»

Туз, дивясь и соглашаясь, уже задремывал, но Коле-ножу хотелось общения: «Слушай, слушай, кум! – донимал он. – Лучшая облегчает моей Саре роды. Обещала брюхатость аж до ста лет и новый клад амударьинский. Старый-то, кучу золота да серебра, нашли век назад, а такие клады открываются раз в сто лет, как раз время, кум, подошло. Конечно, Лучшая требует за свою службу кое-каких жертв, не без того. А что, скажи, кум, жизнь человеческая? Песок! Кара и Кызыл, сплошные кумы!»

Упершись рукой в пол, он растопырил пальцы и стремительно всаживал меж ними свой тесак. В конце концов угодил по мизинцу, едва ли не отрубив, однако и глазом не моргнул: «Во, кум, сила ци! От нее тело и душа каменные. Любая боль как ласка!» И ни с того, ни с сего пырнул Туза острием в зад.

Но тот и без посторонних сил всегда легко справлялся с болью. Не долго думая, падал в обморок, ударив, к примеру, молотком по пальцу. А здесь и падать-то не пришлось. Да признаться, Туз давно уже дрых без задних, как говорится, ног на уютной кошме, и даже нож его не потревожил. Безмятежно, как дитя, в голубоватых снах провел ночь у подножия богини плодородия.

Разбудил неумолкаемый багровый гул, подобный фабрично-заводскому. Привыкший просыпаться в незнакомых местах, Туз все же вздрогнул, увидев над собой рожающую каменную бабу. Вокруг нее копошилось с дюжину маленьких Колек-ножичков, точь-в-точь, как папа, ископаемые. Поклонившись бабе, чтобы приняли за своего, на корточках он выполз из кибитки. И замер, увидев на плетне человеческие черепа. Ранним утром после выпивки все это разом принималось с трудом.