Алан Лайтман - Сны Эйнштейна

Достаточно бросить взгляд на торговое многолюдье на Шпитальгассе, чтобы уяснить происходящее. Покупатели тычутся от прилавка к прилавку, выясняя, что где продается. Вот табак, а где горчичное семя? Вот сахарная свекла, а где треска? Вот козье молоко, а где лавровый лист? Это не туристы, впервые приехавшие в Берн. Это бернские горожане. Никто не помнит, что два дня назад он покупал шоколад в лавке у Фердинанда, это номер семнадцатый, а мясо в кулинарии Хофа, это номер тридцать шестой. Нужно заново искать где что продается. У многих в руках карты, ведущие этих картодержателей от одной аркады к другой, — и это в городе, где они прожили всю свою жизнь, на улице, по которой ходили много лет. Многие ходят с записными книжками, отмечая в них все, что узнали, пока это не выветрилось из головы. Ибо в этом мире у людей нет памяти.

Когда в конце работы настает время идти домой, каждый справляется по своей адресной книжке, где он живет. Мясник, за один этот день оскандалившийся с несколькими вырезками, обнаруживает, что он живет на Негелигассе в доме 29. Биржевой маклер, чья краткосрочная память на цены подсказала несколько великолепных инвестиций, читает, что теперь он живет на Бундесгассе в доме 89. Придя домой, всякий мужчина встречает на пороге женщину и детей, представляется им, помогает готовить ужин, читает сказки детям. Таким же образом всякая женщина, вернувшись с работы, получает мужа, детей, диваны, лампы, обои, фарфоровую посуду. Поздно вечером муж и жена не задерживаются за столом, обсуждая дневные дела, школьные успехи детей, банковский счет. Нет, они улыбаются друг другу, в них закипает кровь, больно тянет внизу, как при первой встрече пятнадцать лет назад. Они ищут спальню, задевая фотографии, которых не узнают, и проводят ночь в похоти. Ибо только привычка и память делают пресной физическую страсть. Без памяти каждая ночь это первая ночь, каждое утро — первое, каждый поцелуй и касание — тоже первые.

Мир без памяти — это мир настоящего. Прошлое существует только в книгах, в документах. Чтобы знать себя, при каждом имеется его собственная Книга Жизни, в которой содержится его жизнеописание. Ежедневно читая ее страницы, он заново узнает, кем были его родители, и высокого он рождения или низкого, и хорошо ли учился в школе или плохо, и добился ли чего в жизни. Без своей Книги Жизни человек лишь моментальная фотография, двухмерный образ, призрак. Из густолиственного кафе на Бруннгассхальде доносится страдальческий вопль мужчины, только что прочитавшего о том, что некогда он убил человека; слышатся стоны женщины, только что обнаружившей, что за ней ухаживал принц разражается похвальбой другая, узнав, что десять лет назад она окончила университет с высшими баллами. Одни проводят вечера за чтением своих Книг Жизни; другие лихорадочно заполняют пустые страницы событиями дня.

Со временем каждая Книга Жизни разбухает настолько, что ее невозможно прочесть целиком. Приходится выбирать. Пожилые мужчины и женщины могут читать начальные страницы, чтобы узнать себя молодыми; либо они читают заключительную часть, чтобы узнать себя зрелыми.

Некоторые вообще перестают читать. Они отринули прошлое. Они решили, что не имеет никакого значения, какими они были вчера богатыми или бедными, образованными или невеждами, в силе или униженными, влюбленными или никак, — все это такой же вздор, как шевельнувший их волосы теплый ветерок. Такие люди глядят вам в глаза прямо и крепко пожимают вашу руку. У таких людей упругая молодая походка. Такие люди знают, как жить в мире без памяти.

Рассветает. Над городом плывет розовый туман, поддуваемый с реки. Солнце медлит за мостом Нидегг, мечет длинные красные стрелы вдоль Крамгассе в гигантские часы, которые мерят время, освещает балконы снизу. Утренние звуки плывут по улицам, как запах хлеба. Ребенок просыпается и криком требует мать. Тихо скрипнув, поднимается навес, отмечая приход шляпника в мастерскую на Марктгассе. Завывает мотор на реке. Негромко толкуют две женщины под аркадой.

По мере того как город избавляется от тумана и остатков сна, отмечаются странные вещи. Вот недостроенный старый мост. Вот дом, сошедший с фундамента. Вот улица переломилась на восток без всякой на. го причины. Вот посреди бакалейного рынка поместился банк. Нижние витражи Святого Винсента представляют религиозные сюжеты, тогда как верхние вдруг переключаются на весенние Альпы. Человек быстрым шагом направляется к Бундесхаусу, вдруг останавливается, хватается за голову, возбужденно вскрикивает, разворачивается и спешит в обратном направлении.