Михаил Идов - Кофемолка

— Тебя эта сумма беспокоит? — спросил я Нину.

— Меня не беспокоит.

— Меня тоже не беспокоит. — Она меня слегка беспокоила. — Что Ави, Ярон и им подобные не понимают, — продолжил я, — это что мы идем в дело не ради денег… погоди, это я перегнул… не только ради денег. Что мы не будем гнаться за прибылью за счет духовного благополучия. У этих людей нет понятия… понятия…

— Морального удовлетворения от физического труда, — любезно подсказала Нина.

— Даже не этого. Понятия… созидательного начала предпринимательства. Того, как витрина преображает улицу. Формирует психологический ландшафт города. Я как раз над этим сегодня размышлял.

— Родной, я не уверена, что одно кафе так влияет на город, — сказала Нина.

— Ну, ты понимаешь, о чем я.

Нина улыбнулась и медленно провела узкой ладонью по моей щеке, против щетины.

— Прямо не верится, Марк. Не верится, что мы это делаем.

— Точно.

Я в очередной раз на мгновение перенесся в день нашей провалившейся распродажи Нининых платьев: часы тягостного ожидания, постыдное учащение пульса при приближении потенциальных покупателей, бессмысленная ярость, когда те не замедляли шаг. Затем я посмотрел на сияющую Нину и засиял в ответ. Все будет нормально! В конце концов, если человек вроде Ави, практически черная дыра в плане обаяния, мог владеть и управлять двадцатью восемью домами, если бородач-бормотун вроде Ярона мог с выгодой содержать гороховый пункт раздачи орехового сиропа в течение десяти лет и без малейших изменений, то мы уж точно сумеем удержать на плаву заведение в шестьсот квадратных футов [25] 56 квадратных метров. — особенно если сделать его, от половиц до потолка, честным отражением нашего безупречного, но скромного вкуса.

Риск был невелик. Мы были молоды. Нас было двое; ее логика охлаждала мою порывистость, мой задор нивелировал ее робость. Нам была прекрасно знакома странная и специфическая клика, на которую мы собирались работать, весь этот класс постклассовых эпикуров, в тот момент задававший тон беседам в приличных манхэттенских гостиных — неофиты-гурманы, галерейщики с лейками, поварята с докторатами, дизайнеры, прозревшие от чтения Поллана и Шлоссера, [26] Майкл Поллан (Michael Pollan) и Эрик Шлоссер (Eric Schlosser) — авторы книг о культуре еды и индустриально-пищевом комплексе «Дилемма всеядного» (The Omnivore's Dilemma) и «Страна быстрой еды» (Fast Food Nation). В то время как Шлоссер навсегда отвратил сотни тысяч читателей от «Макдональдса» (включая, чего уж скрывать, и меня), влияние Поллана оказалось уже, но глубже: под воздействием его книги десятки городских профессионалов ушли «в народ» и стали фермерами. панк-рокеры, скучающие по меню своего последнего европейского турне, собственно европейцы, — потому что мы сами являлись гордыми его представителями; само осознание того, что этот круг существует, могло прийти только изнутри этого круга. Никакой предприимчивый чужак не всучил бы нашему племени неоновый тренировочный костюм. Мы бы сами свой спряли-сшили, спасибо, — по антикварным лекалам, на экологически чистой фабрике, руками гастарбайтеров с медицинской страховкой и беспроцентными ссудами на высшее образование — и заставили бы весь мир встать в очередь за покупкой. Или нет. Мы тут искусством занимаемся, черт подери. В обособленности — весь смысл этого бизнеса. Вот оно, наше ООО: Особо Обособленные Особы.

Мини, миди, макси. Тоже мне. Наши покупатели — иными словами, мы — для такой ерунды слишком умны.

Мы подписали договор аренды на десять лет двадцатого апреля 2007 года. Нина выторговала у Ави бесплатный май; в первую же его декаду бывшая сосисочная вокруг нас стала сдавать позиции будущей кофейне. Большинство перемен были связаны с появлением Орена, мастерового родом из Хайфы, которого порекомендовал нам сам Сосна. (Вообще, как я обнаружил, почти все люди, связанные с недвижимостью Нижнего Ист-Сайда — владельцы, инспекторы, маклеры, архитекторы, строители, — в какой-то момент эмигрировали из Израиля. Они держались вместе, связанные земляческими узами, которых я прежде в своем народе не наблюдал, — израильством, полностью отделенным от еврейства как такового. Филип Рот мечтал о еврее, не привязанном к истории, культуре, религии — «просто еврей, как стакан или яблоко». Эти ребята его мечту воплотили. В любом случае их определение «своего» не включало меня.)

Орен был невысок, с косматыми бровями, забранной в полуседой хвост шевелюрой и отталкивающей привычкой одеваться на работу так, как будто сразу оттуда он направлялся на рейв середины девяностых годов. Каким-то образом к нему не приставало ни соринки. Каждое слово, шаг и жест Орена излучали непоколебимую уверенность в себе. Спорить с ним было невозможно — не трудно, не утомительно, а невозможно в самом прямом смысле слова. Если что-то сказанное вами приземлялось под малейшим утлом к его собственной стройной диаграмме мира, он просто смотрел на вас с испуганной жалостью и продолжал. «Выкинь, — говорил он, указывая на старинный кассовый аппарат, опошленный будочной наклейкой. — Мусор. Оставь, — он пинал прибитую к стене скамью. — Хорошее дерево. Дуб. Они покрасили дуб. Отциклюй, налачь, красиво. А это нужно? Реши и скажи». Английский Орена был безупречен, но я ни разу не услышал от него предложения длиннее трех слов.