Масахико Симада - Хозяин кометы

Сигэру часто приглашал Куродо в ресторан, на скачки и на теннис, выступая в роли товарища по развлечениям. Кроме того, он давал ему заработать – например, во время приемов в «Токива Сёдзи» устраивал салонные концерты, где известные пианисты исполняли произведения Ноды.

Посещать дом на противоположном берегу реки стало для Сигэру естественной потребностью – так жарким летом хочется отправиться в горы подышать. Почему-то ему казалось, что сюда нужно возвращаться, и, сам того не замечая, Сигэру очень привязался к этому дому, который стал для него тем местом, где можно быть самим собой, никого не стесняясь. Вздыхать, когда вздыхается, громко смеяться, когда смешно. Конечно, все это благодаря незаметной заботе жены Ноды, Кирико. Когда Сигэру сидел по-турецки на полу чайной комнаты в доме Ноды, пил саке, которое наливала ему Кирико, ел восхитительную еду, которую готовила Кирико – от этой еды никогда не бывало изжоги, – ему хотелось передать кому-нибудь ждавшее его кресло управляющего «Токива Сёдзи» и остаться просто сыном хозяина, беззаботно живущим на доход от акций. Только одно останавливало его от исполнения этих праздных желаний: Кирико была женой его друга. Если бы не это обстоятельство, она могла бы стать для Сигэру самой желанной любовницей.

– В нашей семье во всех поколениях обожали матерей. Я был чрезвычайно привязан к матери, и мой отец тоже. Наверняка и Каору станет таким. Мужчины нашей семьи в любом возрасте очень нежно любили матерей, и тому есть глубокая причина, – однажды заметил Нода, рассказывая о своей семье, что бывало с ним крайне редко. Наверное, трехлетний Каору, с которым в чайной комнате играла мать, натолкнул его на эти мысли. Может быть, Нода хотел сказать, что ревнует жену к сыну.

– Значит, есть глубокая причина того, что все мужчины в семье сильно привязаны к матерям? Что же это за причина? – спросил полушутя Сигэру, и Нода ответил ему с многозначительной улыбкой:

– Когда-нибудь я подробно расскажу тебе об этом.

– Кирико похожа на твою мать? – спросил Сигэру, попробовав зайти с другой стороны.

Немного подумав, Нода тихо ответил:

– Просидев несколько часов кряду за сочинением музыки, я смотрю на Кирико, на ее непринужденные жесты и вспоминаю мать. Я не свожу с нее глаз, а она говорит мне с улыбкой: «Что смотришь?» Ее голос не отличишь от голоса матери в молодости. Правда, Кирико родилась в Ёсино провинции Ямато, а мать – еврейских кровей, что у них может быть общего? Но, как ни странно, море и небо похожи. В пасмурные дни граница между ними исчезает. Так и мать с женой, наверное, связаны линией горизонта.

– А каково быть сыном еврейской матери? – Сигару задал и этот вопрос.

Нода ответил:

– Да ничего особенного, – и в свою очередь спросил:

– А каково воспитываться в буржуазной семье?

Пока Сигэру пытался найти ответ, Нода сказал:

– Мы с тобой как принц и нищий. Завидуем жизни друг друга. Ты приходишь в эту заячью норку, чтобы примерить на себя кусочек моей жизни. Тебе до смерти надоели гольф и теннис, тебе хочется найти какое-то новое увлечение, вот ты и общаешься с бедным музыкантом. Разве не так? Ну, и я тоже, общаясь с тобой, узнал о мире, который не мог себе и представить. Но, как и ты, я увидел только маленький его кусочек, да и то краешком глаза. Ну а потом и я и ты, мы оба возвращаемся к своей, более подходящей нам жизни. Ты – исполнительный директор компании, успешно проворачиваешь торговые сделки, я сижу у рояля и пишу музыку, которую некуда пристроить.

На третий год знакомства Нода стал понемногу рассказывать о своей матери, об отце, о своем детстве, которое нельзя было назвать счастливым, а также о своих мечтах.

У Ноды было две матери.

Одна мать, еврейка, воспитала его, другая – дала ему жизнь, а сама умерла.

В его памяти осталась только еврейская мать, но и она умерла в разгар послевоенной сумятицы. После окончания войны они вместе с отцом были депортированы в Японию и некоторое время жили в Ёсино, на родине кровной матери Куродо.

– Моя любовь к матери непростая. Я не смог ничем отблагодарить мою еврейскую мать Наоми, которая научила меня игре на рояле и азам композиции. Наоми на иврите значит «радость». Имя матери всегда было связано в моем сознании с радостью от занятий музыкой. Я продолжал сочинять музыку, хотя бы в память о матери. В моей музыке кто-то может услышать нечто высокопарное и издевательское, но в ней – мои молитвы. С другой стороны, я всегда думал о той матери, которая дала мне жизнь. Я совсем не помню ее и не успел полюбить. Я узнал от отца о своей настоящей матери после смерти Наоми. У меня и сомнений не было, что я – сын Наоми. Хотя во мне текла другая кровь, внешне мы были похожи. Вообще-то нет, не знаю, как было на самом деле. Может, я действительно родной сын Наоми, как я считал до тринадцати лет, а может, и нет. Иногда я думаю, что отец солгал мне, чтобы воспитать из меня японца. То есть он взял и придумал другую, кровную, мать?!