Масахико Симада - Хозяин кометы

Поразительная сила голосов Джузеппе ди Стефано [12]и Тито Гобби [13]потрясла всех троих, и, когда опера закончилась, они, чтобы остудить возбуждение, отправились на Гиндзу. [14]Там поели бифштексов, и Сигэру пригласил своего однокурсника и композитора в клуб, куда сам он частенько захаживал. Композитор был молчалив, но хорошо понимал юмор и оказался идеальным собутыльником. Сигэру спросил его, какую музыку он сочиняет.

– Хотите сыграю? – И композитор, согнав клубного пианиста с его места, исполнил свое произведение.

Это был меланхоличный вальс. Перед глазами возникала ясная картина: на поле, окутанном северным туманом, разбитая ревматизмом старуха, утопая в грязи, танцует вальс с призраками – зрелище, надо сказать, комическое. Ритм терялся, будто старуха подворачивала ногу, а потом о мелодии словно совсем забыли, – она поперхнулась и внезапно оборвалась.

Сигэру с приятелем улыбнулись:

– Как называется эта вещь? Сначала мы думали, это грустный вальс, но потом словно послышалось щелканье суставов.

– Эта вещь называется «Элегантные сентиментальные утопленники», – пробормотал композитор тихим голосом. – Я хотел представить, как утонувшие пассажиры «Титаника» танцуют вальс под звуки волн.

Улыбка застыла на лице Сигэру. Приятель прошептал ему на ухо:

– Вот почему он ничего продать не может. – только такое и пишет.

– Но музыка запоминается с первого раза. И давно ты написал этот вальс утопленников? – спросил Сигэру.

– Только что, – бесстрастно ответил композитор.

Сигэру был поражен: надо же, импровизация, которая вызывает у слушателей четкий образ, да к тому же заставляет смеяться… То ли он гений, то ли ненормальный.

– Он чувствует по-другому, не так, как мы, – прошептал Сигэру приятель. – Может представить себе ощущения танцующих утопленников. Удивительный человек.

Так Сигэру Токива встретился с Куродо Нодой. В ту ночь они зашли еще в три бара. Сигэру проникался все большим интересом и уважением к таланту и оригинальности Ноды, на прощанье он спросил:

– Ты откуда?

– Я родился в Харбине, – ответил Нода. – Мой отец – в Нагасаки, а мать – в Петербурге. Наша семья любила путешествовать. Началось путешествие в конце девятнадцатого века, и сам я родился в пути. Вот и тяну эту лямку, доставшуюся мне от отца, продолжаю путешествие. Это тебе не эстафета.

– Ты японец? – спросил Сигэру. Он был пьян и не стеснялся задавать прямые вопросы.

Нода вздернул брови, пристально посмотрел на Сигэру и сказал:

– Во мне намешано много кровей, но я японец. Как лапша Нагасаки-тянпон. [15]Ты любишь тянпон?

– Да, вкусное блюдо.

– В следующий раз приготовлю тебе.

Сигэру уже и думать забыл, что его обещали угостить тянпоном, когда на его имя пришел большой конверт. Отправителем значился композитор, с которым они выпивали полгода назад в барах Гиндзы и который произвел на Сигэру сильнейшее впечатление. В конверте лежали три страницы – ноты фортепианного произведения. К нотам была приложена записка:

Уважаемый господин Сигэру Токива,

разрешите поблагодарить Вас за прекрасное угощение.

В знак благодарности примите эти ноты, мой скромный подарок.

Куродо Нода.

На титульном листе стояло шутливое название «Нагасаки-тянпон № 1».

Оказалось, что композитор живет на противоположном берегу реки, всего в двух станциях езды от дома Токива. Они стали вместе выпивать, с того времени и начались прогулки Сигэру. У Куродо Ноды и его жены Кирико недавно родился мальчик, и в знак дружбы Куродо попросил Сигэру дать ребенку имя.

Мальчика назвали Каору. Всякий раз при звуках «Колыбельной», которую написал для него отец, он с беспокойным выражением лица начинал сучить ручонками, как будто пытался ухватиться за что-то, и агукал. Если никто не обращал на него внимания, он повышал голос на три тона и заходился в крике.

Каору с самого младенчества кричал хорошо поставленным голосом.

Куродо Нода изучал композицию самостоятельно, по учебнику Шенберга. Может быть, из-за надменного отношения к окружающим, которое выражалось и в словах и в поступках Куродо, а может быть, из-за того, что он не принадлежал к узкому академическому кругу – так или иначе, ему приходилось мириться с положением, абсолютно не соответствующим его способностям. Ему не давали работу ни на радио, ни на телевидении, ни в кино. На конкурсах композиторов он никогда не доходил до последнего тура. Чтобы содержать семью из трех человек, он работал концертмейстером, брался за аранжировки популярных песен.