Геннадий Падаманс - Хиросима

Автобус имел привычку задерживаться. Я часто в такие минуты думал о соснах. Растут себе на песке, неприхотливые, ничего не боятся и знаются с вечностью. Берёзы, осины, рябины и прочие слишком практичны, стоят по полгода скелетами — а где резвиться неугомонным синичкам, и куда отвести взгляд человеку?

Всегда считал сосну своим деревом. В детстве больше всего хотел научиться лазить именно по соснам. Пусть они пачкаются смолой, пусть ствол начинает ветвиться чересчур высоко — зато это дерево, действителъно дерево, бронзовое, вечнозелёное, и кое-что знает. Да, кое-что знает. Когда-то сосны видели динозавров. Но крайне могучие динозавры стали нелепыми на этой земле и исчезли. И после них слишком сильные мамонты тоже стали нелепыми — и уступили дорогу слишком умному человеку. А сосны всё видели, невозмутимые, бронзовые, вечнозелёные. И теперь человек стал нелепым — а сосны всё те же… Я-то ведь точно ощущал себя таким нелепым рядом с этим величием. Я… продрогший, немытый, опустошённый — неужели я мог как-то выглядеть из подоблачной выси? И мне хотелось взмолиться, просить их не смеяться, не хохотать — но это ведь ветер то-лько шумел в кустистых кронах. А сосны — разве им было дело?… Разве им когда-то было дело до динозавров и мамонтов? Это мне до все-го было дело. Я ко всему хотел подобраться — а сосны, их аромат… наверное, и жена моя так не пахла… конечно, по-своему пахла, как больше никто — но где этот запах, где всё?…

Четверг ознаменовался событием. Я искал Цезаря.

Утром шёл себе на работу, как полагается; недалеко от дома возле стоящей боком девятиэтажки в это время мне часто встречался белый пушистый кот. Кот как кот — да не тот. Этот очень напоминал мне нашего Джексона, которого жена увезла с собой в Болдераю. Джексон, правда, был породистый, а этот, конечно, дикий — я так и именовал его при встречах, Дикий Джексон, и здоровался про себя. И в четверг я его встретил. Он бежал лёгкой рысцой вдоль бока девятиэтажки — и вдруг навстречу овчарка. У него имелся шанс удрать, среагируй он моментально, но он почему-то гордо остановился, выгнул колесом спину, встопорщился — истинный гладиатор. Овчарка, естественно, сразу к нему. Может, ещё молодая, неопытная, но кондиция полная, настоящий волк по размеру. Хозяйка далеко позади, остановилась и смотрит. Я ещё дальше, тоже остановился. Дикому Джексону будет каюк — а я… чем могу я помочь?… Овчарка сунулась мордой, кот стукнул лапой — псина отскочила и всерьёз разъярилась. Я вдруг оглянулся, что-то искал, какой-нибудь камень, или просто не мог это видеть, но через мгновение боковым зрением почуял развязку. И точно: Давид прыгнул Голиафу на спину, у того хребет туго гнётся, собака опешила, а кот уже спрыгнул в другую сторону и помчался. Овчарка за ним, всё ближе — но три прекрасных прыжка, и Дикий Джексон на дереве. Только самый последний момент я не уследил, как овчарка клацнула пастью. Успела ли цапнуть?…

Об этом происшествии я думал до обеда: пока месил бетон, пока гонял тачку, пока высыпал, укладывал и утрамбовывал. Тяжело давалась работа. Небо снова разверзлось, повалил снег: на бетон, на дорожку, на голову, на кошачьи мысли. Я наскоро перекусил и обратно взялся за тачку, а снег не переставал, хотя по календарю давно уже числился март; но что календарь?… «Нет, не время ещё», — утверждала погода, каждый раз, день за днём — и сегодня… А когда оно, время? — кто мог сказать…

Я засыпал много бетона, пришлось сколотить мостки для тачки и одолевать подъём. Я одолевал — что тут нового? — но крайняя доска неожиданно лопнула, я грохнулся оземь в обнимку с полной тачкой и зашиб левую ногу. Расшнуровал ботинок, снял носок, потёр ушиб, оттопырил один за другим все пять пальцев — нога осталась цела и работа ждала. Я стал приколачивать новую доску взамен дезертирши — и цепанул молотком большой палец левой руки. Наваждение!… «Ты не прав, не твоё это дело», — намекали мне вещи, мудрые вещи, — да разве могли они подсказать, где моё?

Я не выполнил норму в четверг. И после работы поехал не прямо домой, а высадился в центре города и совершил рейд по магазинам.

Кошачьей еды теперь продавалось не меньше, чем еды для людей. Проблема стояла иная, как выбрать в таком изобилии. Но я нашёл быстро: модная банка (вскрывается пальцем), пушистый белый кот на этикетке, но главное в названии… «Цезарь»! Кошачий деликатес «Цезарь». Без сомнения, именно это мне было нужно. Ведь мой кот, он был Цезарем (Дикий Джексон — так, временно, Джексон только один, но тот в Болдерае). Словом, Цезарю цезарево.