М.К.Кантор - Учебник рисования, том. 2

Мы здесь, в Британии, не говорим «бриемя», счел нужным поправить собеседника Пайпс-Чимни. Возможно, так говорят там, откуда вы приехали. Но не здесь, нет. Мы говорим «бремя», видите, как просто. Обратите внимание на звуки. Прошу меня извинить, сбиваясь и путаясь, сказал Шухман, простите мой английский. Ничего, успокоил его Чарльз Пайпс-Чимни. It is not a criticism, just observation. Будьте внимательнее к звукам, и у вас получится. Мы, британцы, например, никогда не говорим: «отвятствяность», нет, в Британии так не говорят. Где угодно, только не у нас. Мы говорим просто: ответственность. Постарайтесь запомнить, это не очень сложно. Я постараюсь, смутился Шухман.

Что же, по-вашему, значит этот рассказ, спросил Пайпс-Чимни. И Шухман сказал ему заготовленную заранее фразу: Полагаю, цивилизация англо-саксов (высшее достижение человечества, об этом и пишет Борхес) должна взять на себя сегодня ответственность за мир, который немцы и русские привели в беспорядок. В этом я вижу задачу демократии и свободы. Ваши книги, сказал Шухман, не просто объяснили русским (а я прожил в этой стране несколько лет и знаю, как тамошнему населению трудно что-либо втолковать), в чем их задача, ваши книги дали им надежду участвовать в историческом процессе. Разумно, сказал Чарльз Пайпс-Чимни, весьма разумно. Зайдите как-нибудь ко мне в офис. Где вы живете? В Париже, к сожалению, в Париже. Что ж, и то хорошо уже, что не в Германии. Да, остается радоваться, что не в Германии. Тем более не в России. Впрочем, сказал Пайпс-Чимни, мир сейчас решает глобальные вопросы. Париж, Лондон, Нью-Йорк - мы все заняты одним делом. I am proud to be involved in the mutual deal of democratic reforms, сказал Шухман, и Чарльз Пайпс-Чимни счел возможным ободрить Ефима Шухмана улыбкой. В конце концов, приподнять левый край губы для того, чтобы этот суетливый горбоносый человечек был счастлив - не слишком обременительно. Чарльз Пайпс-Чимни приподнял край губы, поглядел водянистыми глазами сквозь Шухмана и отхлебнул портвейн. Он думал уже о другом. Вечером его звали в галерею Анжелы Флауэрс на очередное открытие - а хотелось вернуться в Дорсет, спокойно заняться садом, садовник высадил левкои крайне неудачно. Не ходить к Флауэрс? Но жена Пайпса-Чимни, приверженная всему новому и оригинальному, мечтала посмотреть работы прогрессивного китайского художника, который рисует оригинальные зеленые квадраты. Испорчен вечер, абсолютно испорчен. Он поднес к губам рюмку и заметил, что портвейн кончился. Все одно к одному, ну и день.

День у сэра Чарльза действительно не задался, но в целом происходящее в мире - не в масштабе дня, но в масштабе более основательном - было скорее удовлетворительно. Та самая языческая империя, о которой мечтали Юлиус Эвола и ван ден Брук, тот самый вечный Рейх, который хотел воплотить Гитлер, та самая империя, о которой грезил Муссолини, - одним словом, великая западная империя нового типа с успехом строилась. Строилась она менее кровавыми и более прогрессивными методами, нежели предлагали рьяные модернизаторы ушедшего столетия. И зачем теперь проливать столько крови? Некоторое количество крови - то там, то здесь - проливать по необходимости приходится, но, будем справедливы, далеко не в таких количествах, как прежде. И то сказать: на ошибках учатся. И то сказать: технологический прогресс упрощает многие вещи, в том числе управление. Зачем, например, современному промышленнику заставлять детей работать по восемнадцать часов в день? Можно обойтись и шестичасовым трудом взрослых мужчин - разве от этого изменится общий принцип раздела прибыли? Если можно построить искомую империю с меньшими затратами, но столь же эффективно, почему же этого не сделать? Тем более что строительство новой империи не прерывалось ни на миг - с тех самых пор, как ее необходимость была осознана.

Оба эти движения возникли оттого, что старый мир (прежде всего старая Европа, то есть старый порядок устройства власти и управления) более не годился для управления, стал неэффективен. Он пришел в негодность как приходит в негодность рано или поздно человеческий организм, привыкший управлять своими членами. Старый порядок признавать это обстоятельство своей биографии не желал. Старый порядок был воодушевлен и гальванизирован успешным колониализмом, развитием капитализма и переходом капитализма в финансовую, т. е. символически-бумажную стадию. Ничего невероятного в том, чтобы получить в числе прочих акцию на здоровье и долгожительство, старый порядок не видел. Акцию выдали, но здоровья не прибавилось. Надо ли меня хоронить, восклицал старый мир в сердце своем, если я еще так хочу жить, если мои рантье настроены на получение дивидендов, а винные погреба полны? О, я еще поживу! О, я еще попользуюсь благами этого плодоносящего сада! Ему не раз и не два предрекали кончину, показывали бюллетень о здоровье и кривую температуры, но он - уже было забывшийся на одре болезни пожилой джентльмен - сызнова возвращался к жизни и вновь появлялся на людях: с лихорадочным румянцем во всю щеку, с блестящими от возбуждения глазами. Стоило возвестить о закате Европы, как Европа собиралась с силами и рвалась вперед - с энергией умирающего, который изо всех сил не хочет умирать. Едва заходила речь о том, что дни прежней Европы сочтены, как гордые европейские мыслители восклицали: Вот еще! Ишь, чего вздумали - хоронить нас собрались! Не дождетесь! Вот нисколечко наши дни не сочтены! Или не нашими европейскими усилиями колонизирован мир? Или не мы внедрили пенициллин? Азбуку Маркони кто изобрел? Ха-ха! Вы не обойдетесь без нас - без нашей культуры, наших соборов и площадей. Сейчас мы соберемся с силами и что-нибудь этакое изобразим. Вот, потерпите, мы сейчас такое скажем! И впрямь порой казалось, что старый европейский порядок еще себя покажет - он, этот пожилой джентльмен, еще хоть куда, даром что ногу подволакивает и страдает склерозом. Так бывает подчас, что доживающий свой век щеголь еще хорохорится, и красит волосы, и выпячивает хилую грудь, и гордо переставляет подагрические ноги - посмотришь издалека, да и примешь это полудохлое существо за бодрого молодца. Кому-то померещится, что старому щеголю еще жить да жить - но это обман зрения. Санаторные условия, ежедневные инъекции и витамины, - старик мучается, никак не может умереть, а мир принимает долгую агонию за доказательство вечной жизни. Нам бы такое всепобеждающее здоровье, как у этого старика, твердили прогрессисты из России, норовившие привить своему унылому отечеству повадки старого либерального мира - и пялили восторженные глаза на подагрического джентльмена. Ах, преждевременно его хоронить, - восклицали мыслители третьего мира, наблюдая за агонией Старого Света, - ах, поглядите, корабль Европы уверенно плывет и плаванье его лишь начато! Поглядите на грациозную осанку его бортов! Поглядите на бравую команду! Полюбуйтесь этим подагрическим склеротическим джентльменом - вот ведь молодец! Так, вслед за фанатическим близоруким мыслителем, сосланным в Вилюйск, неустанно твердил Борис Кириллович Кузин. И дела никому не было, что подагрический джентльмен ходит под себя и путает право и лево, что в борту прекрасного корабля дыры, что днище судна съедено крысами, а капитан проворовался и сбежал. Стоило какому-нибудь окаянному невежде усомниться в вечной жизни старого джентльмена, как либералы со всего света напускались на кощунника. Они, - говорил Кузин по адресу своих вечных врагов, славянофилов, - они тщатся показать, что дни Европы сочтены. О, завистники! О, безумцы! Поглядите, ведь старый мир меняется, он реагирует на шум времени, он еще себя покажет! И если какие-то институты и ослабели в старом мире, то попрошу обратить внимание на то, что старый мир успешно воспитал мир новый! Вот возник на том берегу Атлантики Новый Свет - и лучи его всепобеждающе ярки. Да, Оксфорд и Кембридж уже не те, что прежде, однако поднялись Стэнфорд и Беркли! Нет былых фондов благотворительности у англичан, а зато как расцвели Мак Артуры и Соросы, а Открытое общество чего стоит?! Что же, не свидетельство ли это здоровья и развития - если они (те, кого мы, варвары, в тупой гордыне своей хороним) выделяют нам субсидии, дотации и поощрительные премии?