Владимир Сорокин - Заплыв (рассказы и повести, 1978-1981)

Сапоги остановились, и над Тищенко прозвучал спокойный голос:

— Так вот ты какой, председатель.

Тищенко поднял голову.

Перед ним стояли двое незнакомых. Один — высокий, с бледным сухощавым лицом, в серой кепке и сером пальто. Другой — коренастый, рыжий, в короткой кожаной куртке, в кожаной фуражке и в сильно ушитых галифе. Сапоги у обоих были обильно забрызганы грязью.

— Что, не ждал небось? — Высокий скупо улыбнулся, неторопливо вытащил руку из кармана, протянул ее председателю — широкую, коричневую и жилистую. — Ну давай знакомиться, деятель.

Тищенко приподнялся — полный, коротконогий, лысый, — поймал руку высокого:

— Тищенко. Тимофей Петрович.

Тот сдавил ему пальцы и, быстро высвободившись, отчеканил:

— Ну а меня зови просто: товарищ Кедрин.

— Кедрин?

— Угу.

Председатель наморщился.

— Что, не слыхал?

— Да не припомню что-то… Коренастый, тем временем пристально разглядывающий комнату маленькими рысьими глазками, отрывисто проговорил сиплым голосом:

— Еще бы ему помнить. Он на собрания своего зама шлет. Сам не ездит.

И, тряхнув квадратной головой, не глядя на Тищенко, повернулся к высокому:

— Вот умора, бля! Дожили. Секретаря райкома не знаем.

Высокий вздохнул, печально закивал:

— Что поделаешь, Петь. Теперь все умные пошли.

Тищенко минуту стоял, открыв рот, потом неуклюже выскочил из-за стола, потянулся к высокому:

— Тк, тк вы — товарищ Кедрин? Кедрин? Тк что ж вы, что ж не предупредили? Что ж не позвонили, что ж…

— Не позвонили, бля! — насмешливо перебил его рыжий. — Пока гром не грянет — дурак не перекрестится… Потому и не звонили, что не звонили.

Он впервые посмотрел в глаза Тищенко, и председатель заметил, что лицо у него широкое, белёсое, сплошь усыпанное веснушками.

— Тк мы бы вас встретили, все б, значит, подготовили и… да я болел просто тогда, я знаю, что вас выбрали, то есть назначили, то есть… ну рад я очень.

Высокий рассмеялся. Хмыкнул пару раз и рыжий.

Тищенко сглотнул, провёл рукой по начавшей потеть лысине и зачем-то бросился к столу:

— Тк мы ж и ждали, и готовились…

— Готовились?

— Тк конечно, мы ж старались и вот познакомиться рады… раздевайтесь… тк, а где ж машина ваша?

— Машина? — Кедрин неторопливо расстегнул пальто и распахнул; мелькнул защитного цвета китель с кругляшком ордена. — Машину мы на твоих огородах оставили. Увязла.

— Увязла? Тк вы б сказали, мы б…

— Ну вот что, — перебил его Кедрин. — Мы сюда не лясы точить приехали. Это, — он мотнул головой в сторону рыжего, который, подойдя к рассохшемуся шкафу, разглядывал корешки немногочисленных книг, — мой близкий друг и соратник по работе, новый начальник районного отдела ГБ товарищ Мокин. И приехали мы к тебе, председатель, не на радостях.

Он достал из кармана мятую пачку «Беломора», ввинтил папиросу в угол губ и резко сплющил своими жилистыми пальцами:

— У тебя, говорят, падёж?

Тищенко прижал к груди руки и облизал побелевшие губы.

— Падёж, я спрашиваю? — Кедрин захлопал по пальто, но белая, веснушчатая рука Мокина неожиданно поднесла к его лицу зажжённую спичку. Секретарь болезненно отшатнулся и осторожно прикурил. — Чего молчишь?

— А он небось и слова такого не слыхал, — криво усмехнулся Мокин, — чем отличается падёж от падежа, не знает.

Кедрин жадно затянулся, его смуглые щёки ввалились, отчего лицо мгновенно постарело:

— Ты знаешь, что такое падёж?

— Знаю, — выдавил Тищенко. — Это… это когда скот дохнет.

— Правильно, а падеж?

— Падеж? — Председатель провел дрожащей рукой по лбу. — Ну это…

— Ты без ну, без ну! — повысил голос Мокин.

— Падеж — это в грамоте. Именительный, дательный…

— До дательного мы ещё доберёмся, — проговорил Кедрин, порывисто повернулся на каблуках, подошёл к шкафу: — Чем это у тебя шкаф забит? Что это за макулатура? А? А это что? — Он показал папиросой на красный шёлковый клин, висящий на стене. По тусклому, покоробившемуся от времени шёлку тянулись желтые буквы: ОБРАЗЦОВОМУ ХОЗЯЙСТВУ.

— Это вынпел, — выдавил Тищенко.

— Вымпел? Образцовому хозяйству? Значит, ты — образцовый хозяин?

— Жопа он, а не хозяин. — Мокин подошёл к заваленному бумагой столу. — Ишь говна развёл.

Он взял косо исписанный лист:

— «Прошу разрешить моей бригаде ремонт крыльца клуба за наличный расчёт. Бригадир плотников Виктор Бочаров»… Вишь что у него… А это: «За неимением казенного струмента просим выдать деньги на покупку топоров — 96 штук, рубанков — 128 штук, фуганков — 403 штуки, гвоздей десятисантиметровых — 7, 8 тонны, плотники Виктор Бочаров и Павел Чалый». И вот ещё. Уууу… да здесь много. — Мокин зашелестел бумагой. — «Приказываю расщепить казенное бревно на удобные щепы по безналичному расчёту. Председатель Тищенко»; «Приказываю проконопатить склад инвентаря регулярно валяющейся верёвкой. Председатель Тищенко»; «Приказываю снять дёрн с футбольного поля и распахать в течение 16 минут. Председатель Тищенко»; «Приказываю использовать борова Гучковой Анастасии Алексеевны в качестве расклинивающего средства при постройке плотины. Председатель Тищенко»; «Приказываю Сидельниковой Марии Григорьевне пожертвовать свой частно сваренный холодец в фонд общественного питания. Председатель Тищенко»; «Приказываю использовать обои футбольные ворота для ремонта фермы. Председатель Тищенко». Вот, Михалыч, смотри. — Мокин потряс расползающимися листками.