Владимир Сорокин - Заплыв (рассказы и повести, 1978-1981)

Улыбка окостенела на кухаркином лице морщинистой гримасой.

— Да! Без окон и без дверей! — Пётр Иванович решительно встал и подошёл к Анне.

— Ты думаешь, что говоришь, пробка?! Ты где находишься?! Ты сундуком своим варишь?! — Он с силой ткнул пальцем в плоский лоб Анны.

Она болезненно охнула и отшатнулась, закрываясь руками.

— Ишь, дубина стоеросовая! Лезет куда не надо!

— Дык что ж, я неправи…

— Молчааааать!! — заревел Пётр Иванович. — Молчать, дура! Девять-ноль! Девять-ноль! Девять-ноль!

— Ооохаа, осподи, да за что же мне… — заревела кухарка.

— И ты спрашиваешь?! Да как ты смела сравнить Кузьму Тимофеича с грибом? Да отчего тебе в башку это взбрело? А?

— Дык вы ж сами говорили, что это сложно…

— Да что я говорил, дура?! Я говорил — думать надо! Разве Кузьма Тимофеич лез когда-нибудь сквозь землю? А? Говори, лез?

— Дык ён же маленький… толстый да удаленький и… шапку маршальску нашёл…

Пётр Иванович мучительно затряс головой:

— Дура, дура, дууура! Это гриб сквозь землю пролез, грииб! Гриб с красной шляпкой! А не Кузьма Тимофеич! Это же народная загадка! А ты не знаешь! Ты — представитель народа и не знаешь! Девять-ноль…

Он вытер выступивший пот со лба и тяжело вздохнул:

— Ладно… пора кончать с тобой. А то я боюсь, здоровым отсюда не выйду… Последнее, — он оглянулся, тяжело забрался на полупустой стол, смахнул с него несколько одиноко стоящих приборов и, зябко сцепив голые руки, заёрзал, усаживаясь поудобнее.

— Последнее! — Он повысил голос. — Хотя, впрочем, это тебя не исправит… Девять-ноль.

Анна всхлипнула и опустила голову. Синеватый полумесяц уже успел сомкнуться вокруг левого глаза, подёрнувшись по размытым краям зеленоватым налётом. Щека распухла и по сравнению с правой была неестественно красной. Пётр Иванович брезгливо посмотрел на лицо кухарки, отвернулся и лениво поскрёб пухлую безволосую грудь:

— Подойди к стене.

Анна послушно простучала каблуками.

— Не к этой! Дура… К левой. Вот… Видишь ширмочку?

— Вижу.

— Отдёрни.

Анна осторожно взялась за шелковистую тёмно-красную материю и потянула.

Ширма послушно отодвинулась, открывая картину потрясающей красоты. Небольшое вытянутое полотно изображало часть чудного яблоневого сада, сплошь заросшего высокой некошеной и местами пожелтевшей травой. Прямо за густыми яблонями начинался сосновый лес, над лохматой зеленью которого повисла пепельно-синяя грозовая туча. Краски, искусно положенные неведомым живописцем, были настолько чисты и ярки, тонкость цветовых наплывов и переходов так непроизвольна и органична, что, казалось, этот полуметровый холст сразу осветил сумрачную комнату. Картину обрамляла широкая золотая рама.

Анна улыбнулась и покачала головой.

— Нравится? — Пётр Иванович, сидя на столе, пытался выдвинуть тугой средний ящик.

— Угу. Будто живая.

— То-то. Это тебе не современная мазня.

Ящик нехотя поддался. Изогнувшись и изнемогая от неудачной позы, Пётр Иванович что-то долго нашаривал в нём, наконец замер и чем-то громко щёлкнул, словно переломил костяную палочку.

Стол заскрипел, верхняя часть дрогнула и поползла вверх.

Пётр Иванович облегченно вздохнул и, болтая ногами, мигнул Анне:

— Назови автора.

Кухарка тупо смотрела, как он поднимается к потолку вместе с тускло поскрипывающим, вытягивающимся столом.

— Даю тебе минуту.

Крышка стола звучно треснула, в ней проступил метровый квадрат, дёрнулся и стал погружаться в стол. Пётр Иванович взгромоздился на него, снова что-то тронул в ящике. В правой тумбе приоткрылась тёмная полость, выпустила наружу широкое деревянное крыло с пузатым графином, стаканом и микрофоном, похожим на богомола.

Пётр Иванович, всё глубже погружаясь в вытягивающийся стол, нагнулся, вытащил откуда-то пачку исписанной бумаги и громко шлёпнул рядом с графином, подняв тучу пыли.

Анна оглянулась на картину, судорожно наморщилась.

— Думай, думай, повариха… — Пётр Иванович уклонился от наплывающей люстры и весело щёлкнул ногтем по массивной подвеске. Она нехотя качнулась, испустив тонкий, тотчас истаявший звук. Анна подошла ближе к картине.

— Руками не трогать!

Стол, достигнув люстры, перестал скрипеть и остановился. Пётр Иванович, по плечи ушедший в коричнево-жёлтое дерево, деловито подтянул к себе микрофон:

— Истекла минута. Ну? Живо!

Кухарка облизала губы.

— Не тяни резину! — Он зашелестел бумагой.

Анна виновато заморгала и выдавила через силу: