Владимир Сорокин - Заплыв (рассказы и повести, 1978-1981)

— Кажись… Шишкин. Это…

Пётр Иванович вздрогнул и величественно распрямился.

Лицо его побледнело, плечи опустились, мутные зелёные глаза спокойно и сосредоточенно уставились в окно.

— Что ж, неужель ошиблася я, неужель опя… — плаксиво задрожал кухаркин голос, но Пётр Иванович молча, не поворачивая головы, ткнул пальцем в сторону картины.

Анна обернулась к полотну и испуганно вскрикнула.

Ветви крайней яблони качнулись, крохотные листочки ожили, зашевелились, сонно потянулись к соседнему дереву. Волна порывистой зыби прошлась по неподвижному доселе саду, тронула высокие толстоствольные сосны. Пепельно-синяя туча беззвучно треснула короткой молнией, и через секунду глухой раскат грома сотряс дачу.

Маленькая коротконогая фигурка садовника выскочила из-за золотой рамы, путаясь в высокой траве, торопливо побежала к яблоням, замелькала между качающихся ветвей.

Анна протянула руку и коснулась поверхности ожившей картины. В пальцы толкнулось чистое, идеально прозрачное стекло.

Кухарка открыла рот, но страшный, тяжело разваливающийся на три угловатые глыбы удар грома заглушил её крик. На разные лады задребезжали приборы. Низкорослый садовник выскочил из сумрачной зелени и, придерживая на плече непослушно распускающийся пук лопат и грабель, отчаянно бросился влево, попал в скользкую, размытую полоску текущей по стеклу капли, заколебался, расслаиваясь, но всё же сумел выдернуть зыблющееся тело из стеклянной жижи и снова исчез за рамой.

— Все! сё! сё! сё! — Голос Петра Ивановича, усиленный микрофоном, загудел в комнате.

Анна умоляюще потянулась к его недосягаемому, спокойному лицу, по-прежнему сосредоточенно смотрящему в окно:

— Ды как же всё, ды я же…

— Все! се! сё! сё! — загрохотало по сумрачным стенам. — Что сейчас произошло, уважающие меня братья, ещё раз подтверждает ту старую добрую истину, которую я вот уже тридцать шесть лет пытаюсь разбудить в ваших усталых, ушедших в плечи головах.

Над крышей столкнулись два чугунных массива, отчаянно раскололись и рассыпались.

— Да. Я говорю — пытаюсь разбудить, ибо не считаю себя первооткрывателем, насаждающим новое, ое. ое. ое. Вся моя тридцатишестилетняя деятельность направлялась и будет направляться на возрождение незаслуженно забытого старого. ого. ого. ого.

Пётр Иванович оглушающе захрустел бумагой:

— К сожалению, некоторые братья в силу недальновидного ума, а может быть — злого умысла стали непростительно забывчивы. И что бы они ни говорили в оправдание своих, мягко выражаясь, промахов — народ всё равно воздаст должное этим дальтоникам, не умеющим или не желающим уметь различать цвета в божественной радуге нашего наследия. Тот, кто первым пошёл на величайший в истории эксперимент, кто закладывал кирпичи Трудового Братства — разве смог бы он простить современных духовных слепцов? Да и мы — соотечественники этих гнилых меланхоликов и жалких душонок — разве имеем право равнодушно взирать на их мерзости? Как член партии и Заместитель Второго Секретаря Президиума Основного Блока, как Третий Заместитель Седьмого Рулевого Страны, я считаю дальнозоркое равнодушие, а тем более близорукий гуманизм в данном случае — тягчайшим преступлением против народа! ода! ода! ода!

Пётр Иванович выключил микрофон, убрал бумагу, вытянул из графина массивную, плотно притёртую пробку, налил полстакана воды. Ливень стоял за окном — мутный, шумный и малоподвижный. Пётр Иванович неторопливо отпил, поставил стакан и рассеянно посмотрел вниз — на испуганную, оцепеневшую Анну:

— Ты так и не поняла, кто автор картины?

Кухарка умоляюще подняла глаза.

Он подождал, пока её испуганное молчание утратило просьбу сострадания и стало простым молчанием провинившегося ученика, потом вдруг неловко схватил графин за горлышко, перегнулся через деревянное крыло и страшно, со всего размаха ударил Анну графином по голове. Брызги воды и стекла, белым веером полетевшие во все стороны, казалось, осветили и расширили комнату.

Анна удивлённо присела, вытаращив глаза, схватилась руками за мокрые виски, согнулась и стремительно бросилась вон из комнаты. Короткое горлышко полетело ей вслед, стукнулось о дверной косяк и, не разбившись, запрыгало по полу:

— Природа — вот кто автор! При! Ро! Да!

Пробежав сумрачный коридор, кухарка сбила стул, одиноко стоящий у вешалки, ударилась в застеклённую дверь, распахнула и вылетела на скользкие, кипящие водой ступени.