Владимир Сорокин - Заплыв (рассказы и повести, 1978-1981)

По запотевшему оконному стеклу проползла неторопливая капля, протянув за собой яркую зеркальную полоску.

Анна выдвинула правый ящик, порылась в нём и радостно схватила широкую стеклянную банку, на дне которой утопало в прозрачной жидкости что-то металлическое, аккуратно спелёнутое марлей.

Кухарка открыла тугую пластмассовую крышку, и в лицо ей ударил запах тёплого спирта.

Анна вынула завёрнутый предмет и размотала марлю.

В её руке оказалась бритва с утопленным в чёрной ручке лезвием. Анна отжала марлю и повесила на край банки. Потом раскрыла бритву, стряхнула капли спирта и, протянув над кастрюлей с борщом левую, голую по плечо руку, повернула её тыльной стороной кверху.

На бледном морщинистом запястье, словно протащенные под кожу шёлковые бечёвки, лепились косые и прямые шрамы. Два ещё не зажили — коричневато-бурая корка покрывала их. Шрамы поновее отливали лиловым, а совсем старые терялись, наползая друг на друга, путались с морщинами. Анна торопливо прицелилась и полоснула бритвой по запястью. Узкий порез медленно разошёлся, две струйки крови, свившись тёмно-красной куделью, потекли в кастрюлю с борщом.

Анна положила бритву и стала считать про себя.

Кровь, казалось, была светлее и ярче борща, но почему-то он темнел, наливаясь какой-то упругой рубиновой тяжестью; клочья гущи осели вниз, пузырьки исчезли.

— Сто, — прошептала кухарка и, приподняв руку, заглянула в кастрюлю. С поверхности идеального тёмно-бордового зеркала глянуло старушечье лицо с испуганно смятыми чертами.

Анна выше подняла руку, подошла к шкафу, достала пластырь и ловко залепила рану. Убрав бритву в банку, а банку в ящик, она помешала борщ половником, накрыла крышкой и понесла потяжелевшую кастрюлю в столовую.

Обед прошёл спокойно: съели борщ, свинину с картошкой, рыбу, рулет, выпили по два стакана компота.

Наевшись, Митя что-то буркнул (или рыгнул), громко отодвинул стул и побрёл в биллиардную. Соня, поцеловав мужа, ушла спать наверх.

Пётр Иванович допил компот, долго и звонко вылавливал вилкой яблоки. Потом вытер рот салфеткой и позвал Анну.

Когда она подошла, откинул скатерть, выдвинул узкий ящичек. Порывшись в нём, достал крохотный листок разузоренной бумаги, треугольную печать и ручку. На листке в обрамлении виньеток и завитков, на фоне трёхцветной паркетной сетки извивалась фигурная надпись «СПАСИБО!». Пётр Иванович размашисто расписался.

Анна торопливо размотала пластырь на запястье и раздвинула успевшую склеиться кожу. Кровь нехотя потекла по руке.

Пётр Иванович взял печать, последовательно смочил кровью и тюкнул по листку. Анна степенно поклонилась, достав левой рукой ковра.

— Уберёшь всё — зайди ко мне.

— В рабочую?

— Нет. В парадную.

Кухарка вздрогнула и потупилась. На раскрасневшихся от работы щеках проступил румянец.

— Зайдёшь обязательно!

Пётр Иванович медленно встал, икнул и тихо рассмеялся:

— Ступай…

Старый гнутый ключ долго не хотел поворачиваться, упирался во что-то и натуженно скрежетал.

Пётр Иванович рывком приподнял осевшую дверь, надавил круглым голым коленом, — в замке хрустнул расхлябанный металл и ключ медленно повернулся.

— Проржавело… — Пётр Иванович толкнул дверь, та нехотя поддалась, заскрипела, пропуская его в небольшую, плохо освещенную и тесно заставленную комнату.

Из-за плотных тёмно-зелёных портьер, почти наглухо заслонявших окно, в комнате стоял удушливый полумрак. Пахло рассохшейся мебелью, гнилым тряпьём, машинной смазкой и пылью, которая поднялась с размытых сумраком предметов и сонно повисла в воздухе.

Пётр Иванович неторопливо подошёл к окну, нащупал толстую верёвку и потянул. Портьеры плавно поплыли вверх, обнажая грязное, запылившееся стекло небольшого окошка.

Обмотав верёвку вокруг вбитого в стену штыря, Пётр Иванович сощурился на свет, протянул толстый палец и неловко провёл им по стеклу. В узкой скользкой полоске ожило синее июльское небо и густая, неторопливо шевелящаяся зелень сада.

— Запылилось… — Пётр Иванович вздохнул, подошёл к старому продавленному дивану, обтянутому ссохшейся и потрескавшейся кожей, прицелился задом и осторожно сел.

Диван со скрипом ушёл вниз, в глубине его жалобно хрустнули пружины, а из дырявых углов вместе с гнилым пыльным воздухом вылетели пёстрые облачка разбуженной моли.

Пётр Иванович снова вздохнул, шлёпнул руками по коленям и рассеяно осмотрел комнату.