Леонид Нетребо: Белый вахтёр

Через несколько дней сын сам вернулся к разговору о будущей профессии:

— «Золотой ключик» производит набор в свой так называемый «спецконтингент». Не знаю, что это такое, но говорят, там будут готовить универсальных специалистов. От рукопашного боя и стрельбы до знания иностранных языков и компьютера. Я уже прошел первые тесты — физический и психологический…

…Всю жизнь я пытался стать ему родным. Чего-то я, несомненно, достиг в этих попытках. Хоть до сих пор не оценил, чего.

Я помню, как он, еще совсем маленький, вскакивал среди ночи: резко отрывал лицо от подушки, выгибаясь, как кошка, — проверял, на месте ли его мама, не унес ли ее чужой дядя, то есть я. В этой кошачьей гибкости, в быстроте движений, в тревожном взгляде темных глаз, — и еще во многом другом, что было не присуще моей породе, я прочитывал не только облик его отца, которого никогда не видел, не только великую разницу этого мальчика со мной, но и его глубокое недоверие ко мне. И — следственно? — к своей матери, несмотря на их взаимную любовь. Недоверие, которое никогда не исчезало, пока он взрослел, даже когда перестал поминать настоящего отца, даже когда стал называть меня папой. Я надеялся, что с появлением братика или сестренки, я окончательно породнюсь с ним, если это невозможно через нашу общую любовь к одной женщине: к его маме — к моей жене. Но… Проходили годы, а спасительный атрибут родства все не появлялся. За что мы все трое (и я в наибольшей степени) были наказаны? Уже много лет, как я гоню от себя надежду, которая только отнимает последние радости, — находя утешение в творчестве. Вот, оказывается, из таких печалей вырастают графоманы, терзая мир своими творениями (талантливыми или бесталанными — не суть важно), рабы своих кручин.

Но в одном, к моей радости (какой-то вымученной, суррогатной), сын все же удался в меня: он пытался писать. Я не верю, что любовь может нарушить законы генетики. Скорее всего, его «порок» — плод подражания мне или какое-то хромосомное «ау» творческих предков, и все же созидательные порывы питомца мне приятны. Кстати, насколько, в связи с этим (логические пути неисповедимы), на взгляд моей жены, ее первый муж присутствовал среди нас? Но на подобные разговоры в нашей семье — изначальное и полное табу.

Мне позволяется вспоминать и обсуждать только то, что касается нас троих «непосредственно», как однажды, очень давно, первый и последний раз, сказала моя жена. Хотя на самом деле нас троих касается все — и то, что было после первой нашей встречи и то, что было до нее и помимо нее. И все это, если говорить о моем восприятии нашей, так сказать, истории, поэтично. Поэпроза, проэзия…

«…Срочное сообщение! Чрезвычайное происшествие! Горит центральный офис „Золотого ключика“!.. Пожар начался после удара молнии, как утверждают очевидцы. Наша студия буквально тонет в шквале телефонных звонков… Говорят, перед молнией над офисом на несколько секунд завис какой-то неопознанный объект, похожий на самолет или дельтаплан. Здесь мнения расходятся… Пламя перебрасывается на производственные помещения, горят склады!.. Удастся ли спасти „Золотой ключик“?..»

О!.. — (это кричу я). На помощь! На помощь все словари! Все синонимы слову «радость»!.. Сюда, в этот мерзкий микроавтобус с эмблемой «Золотого ключика» — на лобовом стекле, на боках и даже на крыше!..

Последние разговоры с сыном, более чем все предыдущие намеки жены, окончательно убедили меня: я неудачник, несостоявшийся литератор с завышенным самомнением. Мне сорок. Все продуктивные годы ушли не на карьеру по «основному» месту работы, не на воспитание ребенка, а на бесплодный литературный труд: ворох рукописей — несколько вещей в журналах и ни одной изданной книги. Гора, двадцатилетней беременности, родила мышь.

Нужно, наконец, определиться: задать вопрос и получить ответ. Вопрос, в принципе, таков: что есть мое творчество — необходимость окружающих или самоудовлетворение? Если второе, то я должен сказать себе: это твое хобби, пиши и наслаждайся, но не мучай себя и мир — и в первую очередь своих близких — попытками публиковаться и быть понятым и признанным. Что-то в этом роде.

Я послал рукопись со своими лучшими, на автовзгляд, вещами, большая часть которых в разные годы прошла через горнила журнальных редактур и, соответственно, публикаций, в комиссию по издательской деятельности мэрии нашего города. В сопроводительной записке я рассказал о себе, как об авторе, все. То есть не только о том, что и когда написал, где печатался, но и о тех материальных и нравственных тупиках, в которых неизбежно оказывается каждый провинциальный писатель, не желающий «творить» под заказ или заниматься изготовлением чтива, которое не является литературой. О том, что еще немного, и от литературы, вообще от искусства, не останется ничего, — и как же тогда быть с воспитанием молодого поколения, кто будет указывать моральные ориентиры, сеять доброе, отсутствие которого со временем станет прямой угрозой государственной безопасности?.. Не забыл я написать и о том, что вполне понимаю трудности бюджета, который небезразмерен, который, конечно, в главную очередь, служит для удовлетворения первейших нужд населения, и все же… И тому подобное, как обычно. Словом, я просил денег на книгу.