Леонид Нетребо - Банище

— Простите за… — Софист кинул извинительный поклон, имея в виду банку.

— Ну, что вы, — мудро улыбнулась дама. — Во всяком случае, это более гуманно, чем использовать, допустим, панцири черепах или раковины моллюсков. Один мой работник как-то рассказывал, что фашистские умельцы в концлагерях мастерили подобные функциональные и сувенирные предметы из фрагментов… Ну, сами понимаете, из того материала, коего было предостаточно.

Софист густо покраснел, у него даже застучало в висках. Но быстро взял себя в руки и продолжил атаку, удивляясь тому, что дама курит папиросы «Беломор» (и в этом, и в этом был шарм!).

— Оказывается, у моего сожителя прекрасный вкус! Я завидую!..

— Чему?.. — насмешливо выдохнула курильщица вместе с дымом.

— Его выбору… — Софист демонстративно потупился, но опять честно покраснел.

— У Анатолия не может быть выбора! — с пафосом, в котором были грусть и сожаление, выдохнула дама. — Потому что он святой. Святые не предпочитают, им предначертано… Он сам может быть выбором, и только так, третьего не дано. В смысле: не всем из выбирающих дано… Впрочем, довольно философии, — в ее голосе звякнул металл. — Ваш товарищ дорог мне… — мучительная для Софиста пауза. — Как возможный компаньон. Я открываю дело, в котором он уже имеет некоторый опыт.

— Мадам! — Софист упал на колени перед дамой. Причем сделал это так искренне, что ушибся. Морщась от боли и умиления, сказал, как о решенном: — Я просто обязан заменить его, моего лучшего друга, святого, предпочтенца, предначертанта и прочее. Это мой мушкетерско-гусарский долг перед ним и джентльменский перед вами! Возможно, вы мое спасение. Ведь в поисках высот я уже стал недалек от греха. Я сожгу то, что у меня сейчас под подушкой! Довольно гордыни! Мадам, отныне я скромный и смиренный Стас. Откройте мне свое имя, о, синяя птица!

— Не знаю, что у вас под йподушкой, молодой человек, но я Джульетта… Джульетта Авраамовна.

В начале нового учебного года, приехав в город, Анатолий посетил то место, куда еще недавно ходил на работу. Он ожидал увидеть строительство новой бани или чего-то подобного, в смысле полезности для окраинного района города. Но, к его удивлению, обнаружил, что на этом месте всего лишь пустырь, зализанный бульдозерами, большое и все еще черное пятно.

Он примостился на скамейку около одной из стоящих поодаль многоэтажек и спросил у сидевших рядом местных жителей: что там будет? Средних лет женщина с двумя большими сетками, только что присевшая отдохнуть, сообщила, что, по ее сведениям, ближе к холодам сюда завезут саженцы, и здесь со временем вырастет небольшой уютный парк. Молодой человек, с наушником в одном ухе, сказал: это просто счастливый случай, что баня, серая, старая, хмурая, сгорела; теперь это светлое и оживленное место в микрорайоне. Которое, кстати, облюбовали общественные объединения: здесь выставляются пикеты, проводятся митинги… Да и освободилась дорога к реке, теперь там, внизу, на спуске, несмотря на крутизну, настоящий пляж. Скоро здесь будет культурно-развлекательный комплекс. Пожилой мужчина, оторвавшись от газеты, раздраженно заметил, что здесь должно быть построено нечто утилитарное, полезное для всех, жилой дом, например, ателье какое-нибудь. Вдруг распалившись, он разразился обличительной речью, поглядывая то на беспечного парня с наушником, то на внимательного Анатолия, обращаясь, видимо, ко всему молодому поколению:

— Мы в свое время из огрызков монастыря хоть баню сделали, а вы из банных остатков — уже полный пшик! Скоро зима, бани нет, париться негде, а они: ля-ля да ля-ля!..

— При чем тут монастырь? — удивился парень с наушником.

— А при том, молодой человек, что баня — это бывший монастырь. Это вы все: кругляк, кругляшка… А это — монастырь, да!

А старушка с вязальными спицами, которая то и дело отрывалась от вязания и покачивала коляску со спящим ребенком, сказала и вовсе невеселое:

— Не знаю, что можно на монастырских обломках робить, а вот банище у нас в деревне считалось нечистым местом, избу на нем ставить нельзя!

На вопрос парня с наушником, что такое банище, она кивнула на черное пятно:

— А вот это и есть банище! Место, где баня была…

Ровно через год, солнечной осенью, Анатолий, выйдя из дверей института, двинулся почему-то не привычной дорогой, ведущей к общежитию, а совсем в другую сторону. Он просто шел, необычно наслаждаясь этой забытой, от детства, простотой, безотчетностью движений, которые влекли его, как старика в места молодости.