Леонид Нетребо: Шахристан

Наверное, смешно смотреть на педалирующего, вскрикивающего, но еще не проснувшегося. И, наверное, весело в ту минуту выкрикивать в ночь: «Прометей на велосипеде!»

Утром медсестра смазала Мальчику пальцы на ноге: «Ах, эти пальчики, ничего страшного, где это ты так? Ах, на костерке!.. Недотепа. Вот будешь теперь внимательным. Вот так, забинтуем, ножка в обувку помещается? Ну и беги!» — и пошла в штаб.

Через полчаса старший вожатый вызвал троих «королей» из мальчишеской палатки, увел их недалеко, за груду камней у сая, Мальчик слышал грозный разговор, глухие удары и приглушенные стоны.

Во время обеденного сна старший вожатый, исполнявший ко всему и обязанности физрука, вывел нескольких пионеров, среди которых были и «короли», на Марсово поле, «убирать камешки».

Особая территория лагеря — его центральная арена, кем-то и когда-то названная Марсовым полем; коротко — Марсом. Удивительно горизонтальная для горной природы площадь, идеальное место для любых массовых мероприятий — здесь строились «линейки», игрался футбол, жглись пионерские костры, устраивались танцы…

О, имя не дается просто так!

И это почти сакральное занятие — очищать Марсово поле!

Острые камешки покрывали всё его тело, выглядывая из марсовой земли, как оспа. И сколько бы их ни собирали, ни отбрасывали за пределы, — они вновь прорастали уже на следующий день, к вечеру. Словно Марс тужился, и опять, упрямо, выдавливал из себя каменную сыпь, — то непременное, что и могло только отличать его от обычных спортивных полей, которые ему не ровня, (на самом деле «божественное» проявлялось от бездумной работы многочасового футбольного табуна), — чтобы камни опять выстреливали из-под бутсевых и кедовых копыт, безжалостным наждаком ранили падающие в азарте тела. Спартанская школа!

Да, очистка поля — занятие бесконечное и ненужное. Но бессмысленность, творимая физруком, — орудие унижения злодеев, принужденных своеобразно гладиаторствовать, воевать с непобедимым Марсом. В это время физрук-вожатый сидел на валуне, как патриций в кресле и невозмутимо, уложив планшет на колени, курил и что-то рисовал, иногда вскидывая голову и любуясь картиной.

Закончив экзекуцию, старший вожатый прикрепил булавкой листок к брезентовой стене у входа в мальчишескую палату, это был рисунок. Стадо козлов — диковинных, с испуганными человеческими лицами, задние ноги оканчивались, как и положено, копытами, а передние удлиненными, похожими на обезьяньи лапы, ладонями, — паслось на Марсовом поле (место было узнаваемо), на фоне невероятно приближенной Шайтан-горы, с которой съезжал велосипед с пылающим всадником.

После этого случая Мальчик зажил отдельной, безопасной для него жизнью: его не трогали, но с ним и не дружили, что Мальчика вполне устраивало. А небольшие ожоги, действительно, быстро прошли («Прометей-велосипедист» в ту ночь быстро проснулся, и ножной факелок не причинил ему большого вреда). Но с тех пор под подушкой у Мальчика всегда лежала игла дикобраза, длинная и толстая, — он положил ее туда демонстративно, чтобы увидели соседи по койкам.

…Двенадцать лет всего Мальчику, обыкновенному человеку, не Аполлону. Он худ, неказист, без особенностей, если не считать кудрявости светлой, с жёлтым отливом шевелюры…

У старшего вожатого роскошные смоляные волосы: ухоженной, плотной, нерушимой копной, — мощный чуб прочно закрывает половину высокого лба. Уверенный взгляд из-под толстых бровей, растущих от переносицы, и густо оторачивающих крепкие надбровья — скальные козыри, нависающие над впадинами глазниц. Однако мужественности верхней части черепа, к которой можно отнести и нос с горбинкой, перечат припухлые щеки, — рельеф, предназначенный для улыбчивых людей: как будто, по ошибке, скульптор сильными, но ласковыми пальцами провел от крыльев носа к углам губ, подбивая ланиты кверху и рисуя негасимую усмешку вечному несмеяне…

Вожатый красив, «как будто нарисован», считают девчонки из старшего отряда, и с ироничной грустью вздыхают: «Но…» — и зачем-то томно играют ресницами и закатывают глаза.

Этот картинный красавец, далее пояснили всезнающие старшеклассницы-невесты, в нормальной, вне лагеря, жизни — художник. Но и здесь, в полевых условиях, при нем почти всегда притороченный к поясу офицерский планшет, в котором, готовые к бою, угольки, карандаши, листы твердой бумаги. «Но»!..

И подумал Мальчик, что «Но» — это, должно быть, здесь, в лагере, — за строгость, за неверие в любые оправдания от октябрят-пионеров-комсомольцев, поправших лагерный уклад или его, старшего вожатого, распоряжения: «Я простил бы тебя, но!..»