Игорь Ефимов - Архивы Страшного суда

Она вздрогнула, осторожно высвободилась из его рук, попятилась.

Он стоял, прикусив губу, досадливо морщась.

Не отрывая от него изумленного взгляда, она натянула на плечи платье, стала застегиваться.

— Ты?… Ты знаешь про Илью?… Ты — с ними?

— Ну что ты? Зачем так сразу?… Как ты все умеешь в самую худшую сторону… Конечно, я собирался тебе сказать… Просто не хотелось начинать с этого… с неприятного…

— Я бы могла догадаться… Загранплавание, визит к дочери… Задаром такое не могли разрешить…

— Но пойми: не я — приехал бы кто-то другой… Специальный агент, которому все пришлось бы устраивать заново, тайком, с риском для тебя… А тут такой натуральный повод для встречи. Повидать дочь… Они ни за что не хотели упустить такую возможность…

— Но ты?! Как ты мог согласиться?

— «Согласиться» — на что? Что в этом такого? Они же не бомбы меня заставляли везти. Всего лишь новые инструкции, новые контакты для тебя в Америке.

Лейда устало опустилась на диван, согнулась вперед, как от боли.

— Я думала… Надеялась, что про меня забыли… За два года никто от них не появился. И вот, надо же — ты…

— Они не забывают, нет… Мне, конечно, всего не объяснили, но я понял, что полковник этот, Ирищев, — он был по Европе. А когда Фонд ваш так внезапно переехал, он как бы остался у разбитого корыта. Но ты была «его кадр», и он с коллегами делиться не собирался. У них ведь там тоже грызня между собой — не дай и не приведи. А теперь его повысили, переключили на Америку.

— Они обещали: на три года. Пока не кончится срок службы Ильи.

— Может, так оно и будет. Увидят, что от тебя проку нет, и отпустят. Этот ваш Архив — там же ни военных секретов, ни промышленных. Одно околпачивание масс.

— Что они хотят от меня?

— Мне не сказали. Главное пока: чтобы ты оставалась на работе, не ссорилась там, не вызывала неудовольствия. А там, мол, видно будет.

— Но если что-то случится? Допустим, меня заподозрят или начнут расспрашивать о чем-то. Мне надо будет хотя бы узнать, как себя вести, что отвечать.

— Вот здесь, они просили передать. Два телефона. По первому звонить, но ничего говорить не надо, только дождаться, чтобы прогудело восемь раз. После этого через полчаса — только уже не из дома, а из какого-нибудь кафе — звонишь по второму. Код Нью-Йорка, а дальше всего пять цифр. Две последние будешь брать по дате — вставлять, так сказать, сегодняшнее число. А там уж человек будет знать, к какому из автоматов ему идти. Вот и все дела.

— Действительно. Все так просто.

— Лейда?

— Да.

— Посмотри на меня.

— Нет.

— Я их тоже ненавижу. И презираю.

— Зачем же. Люди как люди. У них своя работа, у тебя — своя.

— Никогда не увидеть Олю, тебя… Не мог я с этим смириться…

— Не надо было тебе так тратиться на магнитофон.

— Вы — кусок моей жизни. Может, самый важный кусок. Не мог я дать вас отрезать.

— У нее ведь ни в чем отказа нет. Ты бы лучше своей семье что-нибудь купил. Или хоть докторше этой.

— Лейда, посмотри на меня!

— Я смотрю, смотрю…

— Да не на ботинки — в лицо мне посмотри. Ты веришь, что я не с ними?

— О, слышишь — звонок. Это наши уже вернулись. Я пойду открою.

Умберто позвонил перед самым концом рабочего дня:

— Лейда, что вы наделали? Зачем?! Старец рвет и мечет. Требует уволить вас в двадцать четыре часа. Не знаю, смогу ли я вас отбить. Приходите сейчас же.

Она не стала спрашивать, в чем дело, догадалась сразу. В сущности, она предчувствовала беду с самого начала, когда согласилась взять телефон мистера Джэксона. Он знал, что делал, принося с собой снимки. Снимки ее доконали.

На первый взгляд он казался самым обыкновенным паломником. Слегка нервничал. Всматривался в зеркало перед собой, поправлял галстук. Перекладывал с места на место принесенные папки. Из бумаг следовало, что мистер Джэксон оплатил пока только первый разговор с консультантом, хочет расспросить, как нужно составлять жизнеописание. Чиновник, аккуратист, привык любое дело начинать с просмотра инструкций — все сходилось с внешним обликом. Единственная странность: он требовал, чтобы его направили к консультанту с русским языком, но, когда Лейда заговорила с ним по-русски, показал, что не понимает.

— Позвольте мне начать с показа нескольких фотографий.

На первой была изображена девочка лет тринадцати, лежащая навзничь на откосе, в залитом кровью платье, с ужасной вмятиной с правой стороны груди.