Игорь Ефимов - Архивы Страшного суда

— Послушай, — начал Павлик, — мы все делаем очень просто. Спокойно доедаем и допиваем. Ты идешь в свой номер. Выносишь свой чемодан-саквояж-баул. Я беру его и спокойненько выхожу на улицу. Подцепляю такси. Жду у выхода. И тогда ты спускаешься в лифте, быстро проходишь — не бегом, но решительно и деловито — через вестибюль, на типа — ноль внимания. Или нет, даже говоришь: «Минуточку, я тут же вернусь, и мы все обсудим». Он растеряется, не посмеет руками тебя хватать. А ты прыгаешь в такси, и мы едем к самым верным моим друзьям, у которых квартира как стадион. Черта с два они тебя там найдут. Ну как?

— Мне нравится только первый пункт: доедаем и допиваем.

— Почему?

— Потому что со всезнайками никогда не знаешь, насколько сильно ты им нужен. И если очень сильно, то и за такси не поленятся поехать, и не только тебе, но и твоим верным друзьям могут сильно нервы потрепать.

— Хорошо. Давай нальем, выпьем, и после этого я скажу речь.

Он смахнул ножом половину своей порции на ее тарелку, чокнулся и перед тем, как выпить, что-то невнятно профырчал над рюмкой.

— Ну вот. Я знаю — вижу, — каково тебе. Но я хочу, чтобы и ты знала, каково мне. Хочу, чтобы поняла: все твои старательные «не вовлекать его, не втягивать» давно уже не работают. Поздно. Вовлекла. Не важно, что мы и вместе-то были всего несколько часов. Если добавить сюда все время, что я о тебе думал, ждал писем, вспоминал, ругал последними словами, — месяцы наберутся. Я не могу описать тебе, какую брешь ты во мне пробила, какое осталось ощущение холодящей пустоты вокруг того места в душе, где ты. Может, оно бы и заросло постепенно, затянулось, если б не эта напасть твоя, не лапа проклятая над твоей головой. А при ней каждый день, когда от тебя ничего нет, можно предаваться мыслям о том, что лапа упала, прихлопнула. Воображать детали, про которые столько уже раз читал: «…Руки за спину… Шаг влево, шаг вправо — побег… Не разговаривать… Раздеться… Повернуться… Нагнуться…»

— Милый, не надо.

— И позор беспомощности. И неизвестность. Хоть ты и не велела, я звонил несколько раз. И каждый раз такое облегчение было услышать: «Она на работе… Ушла в магазин… Уехала в гости…» Но тут же и злость: «Ага, значит, живет себе нормально. Ничего ей не делается. А ты тут корчись от тревоги и неизвестности».

— Да, я понимаю. И по письмам видела, что с тобой происходит. Дрянь, кругом дрянь. Сил на все не хватало.

— Ты не можешь снова со мной такое проделать. Не имеешь права. Тогда, в Таллине, ты говорила, что тебе может понадобиться помощь. Что тебе нужен кто-нибудь, про кого они не знают. Если вдруг этот тип внизу заберет тебя с собой, что я могу сделать? Передать записку кому-нибудь? Позвонить, предупредить? Дай мне что-нибудь, не оставляй снова отрезанным начисто.

Официантка, видимо, что-то почувствовала в нем на этот раз, не посмела больше куражиться — молча разгрузила поднос на стол и исчезла.

— Да-да, — сказала Лейда. — Да, помощь. Очень нужна. Есть как раз одно дело. Но ты скажи еще что-нибудь… Уговори меня. Скажи, что вывернешься, что не попадешься никогда… Что тебе все нипочем, не на такого напали…

Он уговаривал, она поддавалась, но медленно, осторожно, и, когда ему удалось наконец заставить ее говорить о деле, это было как отползание вдвоем от проруби по тонкому льду — без резких движений, без больших надежд, не понять, кто спасатель, кто спасаемый. Сквозь нарочитую невнятицу ее речи (не переставая жевать, опустив лицо к тарелке) зерна смысла пробивались с трудом, но он вышелушивал их спокойно и сосредоточенно, не боялся останавливать ее, возвращать к пропущенному и так же спокойно укладывал себе в память: номер секции, блока и самого ящика в автоматической камере хранения на Рижском вокзале, куда Илья (да, он прилетал вчера, специально для этого, чтобы ей самой не везти, не рисковать) поставил серый чемодан (ничего страшного, не взрывчатка же, но все ее записи, магнитные ленты, анализы крови, все — над чем билась пять лет), и открыть ящик можно ее годом рождения, если набрать наоборот («а ты разве не знал? да, вот так-то, не первой уже свежести»), и потом просто отвезти чемодан на улицу имени одного критика прошлого века, нет, не Белинского, другого, эх ты, невежа, ну да, ну правильно, но зачем же кричать?

Вот я напишу здесь на салфетке квартиру и дом, а то слишком много цифр, ты не запомнишь…

И просто отдать им и сказать, что это энциклопедия «Гранат», которую у них заказывали. И все. И сразу уйти и все-все забыть.