Майкл Каннингем - Избранные дни

— И что именно?

— В ночь перед убийством он просыпался. Говорил, что слышит какой-то шум.

— Шум?

— Да, такой, какие бывают по ночам.

— Он испугался?

— Чтоб испугался, такого она не говорила. Она сказала, что он услышал шум. Сказала, он решил посмотреть, в чем дело.

— То есть это она испугалась.

— Ага. Но она принимает снотворное. Так что ее, поди, не так легко разволновать.

— Что дальше?

— Он встал, вышел из спальни. Отсутствовал минут десять или около того. Вернувшись, сказал, что все в порядке, и они оба снова уснули.

— Это все?

— Все, — подтвердил Пит.

— Какие-нибудь выводы из этого сделать можно?

— Скорей всего, нет. А ты как думаешь?

— Трудно сказать. Но скорей всего — нет.

— Хорошо хотя бы, что она заговорила.

— А дочь?

— До сих пор таблетки глотает. Не отошла от потрясения.

— Что с сыном?

— Mondo cooperativo. Чертовски рад помочь. Юный детектив в восторге от свалившейся на него славы.

— Распространенный случай.

— Как оказалось, еще тот персонаж. Серьезные проблемы с наркотиками, недавно обратился к Богу. Этот колледж в Вермонте — по сути, тюрьма для богатеньких детишек.

— Интересно.

— По-моему, не очень. Ведь ты ж не думаешь, что сын тоже замешан?

— Нет, не думаю.

— От родственников мы ничего не добьемся. В смысле, им просто нечего нам сказать.

— Может, ты и прав.

Тут у нее в голове возник явственный образ. Она представила, как Дик Харт выбирается из постели и в пижаме (он обязательно должен носить пижаму, этот лысеющий мужчина пятидесяти трех лет от роду, который никогда не пробовал наркотиков, не спал на стороне и вовремя оплачивал счета; чья хорошенькая жена каждый вечер с помощью сильнодействующих медикаментов отправлялась в царство Плутона) идет по большому темному дому, вслушиваясь в подозрительные ночные звуки. Каково это — быть Диком Хартом? Был ли он доволен жизнью, спокойно ли было у него на сердце? Предчувствовал ли он что-то той ночью среди солидного достатка Грейт-Нек? Кэт представила, как он спускается по лестнице, босиком ступает по паркету и восточным коврам, не обнаруживает никакого непорядка, но на душе все равно неспокойно… Вот он подходит к окну — пусть это будет окно гостиной — со стеклопакетом «термопейн» и тяжелыми парчовыми гардинами (жена у нас дизайнер, ведь так?); окно выходит, скажем, на просторную, темную сейчас лужайку, в темноте виднеются ограда, розовые кусты, поблескивающий прямоугольник бассейна. Она видит, как он стоит у окна, уставившись в ночь. Она видела, как он начинает понимать — скорее чувствовать это, чем видеть, — что на лужайке мальчик, худой и настороженно вытянувшийся, безумный и исполненный почтения — страж, наблюдающий за сонным домом Дика Харта, как партизан-боевик, пробравшийся в деревню, где все погасили свет и легли спать, мог бы в последний раз ее оглядывать перед тем, как запалить со всех четырех сторон. И гут ребенок мгновенно, бесследно исчезает — остается только темный силуэт, который вскоре оказывается просто пятном на зелени розового куста, там, где не распустились цветы. Дик стряхивает наваждение, поднимается обратно в спальню и заверяет свою так толком и не проснувшуюся жену, что бояться нечего.

Пит сказал:

— Просто хотел, чтобы ты была в курсе. Еще увидимся.

— Я никуда не уйду. Буду за своим ткацким станком.

— Чего-чего?

— Это я так. До встречи.

И Кэт снова стала ждать. Возможно ли, что мальчишка приходил к дому Дика Харта взглянуть, как живет его собрат по смерти? Вряд ли. Скорее всего, это лишь проекция ее собственных переживаний. Признайся: ты хочешь, чтобы твой Люк смотрел на тебя из темноты. Ты хочешь и боишься этого. Ее неотвязно преследовала картина — это она сама поздно ночью смотрит из окна на Пятой улице и там, внизу на тротуаре, видит его, трехлетнего, глядящего в ее окно. Что он стоит там, темноглазый, любопытный, подверженный приступам беспричинного смеха, немножко косолапый, с ума сходивший по грузовикам и по всему красному.

Любил бы он ее? Или ненавидел? Простил бы ее — или нет?

Рубец на сердце. Компенсация за врачебную ошибку позволила мне окончить Колумбийский университет. И вот я здесь.

Что она сделала такого, чтобы заслужить прощение? Так сразу в голову ничего не приходило.

Это произошло без десяти пять.

Первым о случившемся ей сообщил звукоинженер Эрон. Он прибежал и сунул в ее отсек свою остренькую, похожую на мордочку выдры, физиономию.

— Еще один, — сказал он.